Рассказ опубликован в журнале «Семья и школа”, № 4, апрель 1983 г.

На взгорке стояла застекленная палатка – в таких торгуют газетами в городе. Здесь ее приспособили под дежурку. Смирнов поднялся по травяному склону, поздоровался. Женщина с льняными волосами, сидевшая за столом перед окошком, улыбнулась:

— Лаб диен. – И повторила по-русски. – Добрый день.

Спросил насчет места в кемпинге. Мест было сколько угодно: уже недели две, как погода испортилась, и мало-помалу, отчаявшись и махнув рукой на отдых, снимались, разъезжались на своих машинах кто куда. Он и спросил для проформы. А сам уже приготовил паспорт, держал в руке. Этот кемпинг ему сразу понравился. Море рядом. Чистые домики. Вообще – хорошо. Сосной пахнет…

Разгрузил багажник, загнал машину за проволочную сетку, поставил возле вишневых «Жигулей», с краю. Машин – кот наплакал. Все по той же причине, из-за непогоды. Да вроде и дождя-то не было путевого, а так, водная пыль, зато небо затянуто наглухо.

Комната была маленькая, уютная. Смирнов для проверки щелкнул выключателями – одним и другим. Вспыхнула под низким дощатым потолком лампочка, вторая оказалась на веранде за дверью. Смирнов вышел на верандочку, широко, с наслаждением вдохнул сосновый воздух, в котором был и запах невидимого отсюда моря.

Он тут проходил военную службу, в Латвии. Давно было, а все же тянуло все годы сюда, на прежние места. Служил, правда, не здесь, не на взморье, а ближе к границе с Литвой, но сосны оставались соснами что тут, что там; одинаково крепко бил в ноздри их хвойных настой. И сильнее всего в такую вот пасмурную погоду.

Приходилось ему бывать и на взморье в годы службы. Смирнов довольно быстро вспомнил, что это за отдаленно знакомый, продымленный запах: пахло копченой салакой.

Прогулялся в рыбацкий поселок, на окраине которого разместился кемпинг. Здесь запах коптящейся рыбы ничто не могло перешибить, он господствовал. По сторонам главной улицы поселка стояли аккуратные дома, построенные каждый на свой лад. Такие симпатичные, нарядные коттеджи. Были и обычные пятиэтажные дома-коробки, каких Смирнов понаставил в молодости несчетное множество.

Отсюда был виден пенный простор воды. Волны набегали седыми полосками на берег, вдали они вздымались и опадали круто. Штормить не штормило, на залив волновался.

Смирнов запасся продуктами в магазине (столовой в кемпинге не было, еду готовили сами себе на общей кухне, по-домашнему) и отправился назад с полной сумкой. Коротко пролился дождь, опять же не серьезный, а как бы примеривающийся, — дождь-разведчик. С шоссе Смирнов повернул на разбухшую бурую дорогу, ведущую мимо стоянки машин к свежепокрашенным домикам кемпинга. Затем, срезая путь к своему домику, пошел по тропинке среди сосен, которую перевили, словно жилы, толстые корневища, сейчас мокрые и скользкие.

Навстречу ему по тропинке бежала черная собачонка. Глаз ее не было видно за прядями шерсти. А за нею вышагивал мальчик лет шести в ладной курточке с капюшоном.

— Не кусается? – с деланным испугом крикнул Смирнов мальчику.

— Нет, вы не бойтесь, — ответил старательный голосок. – Не бойтесь, дядя, она никого не трогает.

Собачонка деликатно обогнула Смирнова.

«Серьезный мужик», — уважительно подумал он, глядя вслед мальчику.

Тот вышагивал степенно, неторопливо, с недетской серьезностью. Что-то произошло в Смирнове при взгляде на маленькую удалявшуюся фигурку. Словно бы разошлись тучи и брызнуло солнце – такое было у него чувство. Смирнов не замечал, что улыбается, стоя под моросящим дождем. Он любил детей. И в первые же минуты, как приехал, подосадовал на безлюдье в кемпинге, потому что не слышно было детских голосов, не видно бегающей среди сосен ребятни. Без детей для него всякое место было пустым.

Утром только вышел из домика – увидал вчерашнего мальчика. Он стоял около ступенек, ведущих на веранду, и смотрел вдаль, не двигаясь, в той же синей нейлоновой курточке, капюшон был теперь откинут. Волосы у мальчика были темные, зачесанные на бочок. Он глубоко думал о чем-то и не сразу перевел на Смирнова строгий взгляд.

— Вы не видели мою собачку?

— Нет, брат, не видал. Потерялась?

— Что вы! Она никогда не теряется. Мы с бабушкой один раз в лесу заблудились, а она вывела…

— Что ты говоришь!

— Правда. Если увидите мою собачку, мне скажите…

— Чего это ты все – собачка да собачка? Она у тебя, что, без имени?

— Ее зовут Чара, — ответил мальчик.

— Это кто ж так назвал? Ты, что ли? Или мама с папой?

— Никто не назвал, — серьезно опроверг его слова мальчик. – Ее так звали всегда.

— Да? – озадаченно сказал Смирнов. – Ну, тебе лучше знать.

— Вы не забудете?

— О чем?

— Если увидите мою собачку, вы мне скажите.

— Непременно, — пообещал Смирнов. – А где тебя искать?

Мальчик, не понимая, глядел на него серыми неморгающими глазами.

— Живешь-то в каком домике? – пояснил Смирнов.

— Я вам покажу.

— Давай показывай.

— Это далеко, — сказал мальчик. – А если пойдет дождь?

— Ну и что?

— Вас промочит, — он оглядел тонкий тренировочный костюм Смирнова.

Под этим прямым взглядом Смирнов смущенно подтянул штаны, поджал начавший округляться живот.

— Я под сосной спрячусь… Ну, а тебя-то самого как звать?

— Максим, — ответил мальчик. – А вас?

— А меня – дядя Игорь.

Смирнов протянул руку и ощутил в ней мягкую теплую ладошку.

Они пошли вдоль ряда домиков в дальний конец кемпинга. Мальчик, не оборачиваясь, шагал впереди, Смирнов, приглаживая седеющие колечки волос, трогая легкую щетинку на щеках – не успел ни умыться, ни побриться, — шел следом.

— Рано же ты встаешь. И уже собачку успел потерять…

— Я не потерял, — протестующе остановился и обернулся тот. – Она никогда не теряется. Вы разве забыли, я вам уже говорил…

— Виноват, — сказал Смирнов. – Я забыл.

Повернули к крайнему домику возле спуска к морю, закрытому деревьями. На веранду вышла пожилая женщина в плаще, с эмалированной кастрюлькой в руке.

— Максимушка, — сказала она, — где ж ты ходишь?

— Он искал собачку, — объяснил Смирнов.

— Ну, Чара никуда не денется, — улыбнулась женщина. – Иди, Максимка, умываться, а я кашу пойду варить.

— Вы обещали, — напомнил Максим Смирнову.

— О чем речь! Как увижу, сразу тебе доложу.

— Вы шофер? – вопрос был неожиданный.

— Почему ты решил? – Смирнов слега опешил.

— Вы на машине вчера приехали, я видел.

— Нет, Максим, никакой я не шофер. Автолюбитель это называется. Машина моя, личная. Я строитель.

— Вы строите дома?

— И дома, и кинотеатры, и всякие другие здания. Я прораб. Знаешь, кто такой прораб?

Максим помотал головой.

— Я, понимаешь, руковожу стройкой. Вот твой папа, к примеру, он кто? Кем работает?

Максим не ответил. В растерянной сосредоточенности насупил тонкие темные бровки. Ответила его бабушка:

— В институте он работает, папа его. Большой он человек у нас, не дотянуться…

Сказано это было со странной интонацией: чуть грустной, чуть ироничной. Смирнов почувствовал, что своим безобидным вопросом неуклюже прикоснулся к чужой сокровенной жизни.

…Папа Максима заведовал лабораторией в научно-исследовательском институте. Человек уже в солидном возрасте. Мальчику он, скорее, годился бы в дедушки. Леночка, дочь Веры Сергеевны, вышла за него почти со студенческой скамьи. Живут вроде и неплохо, ладят как будто меж собой, но одно худо: Максим словно без отца растет. Зять Веры Сергеевны от сына с первых дней отстранился. Мальчика жаль. Без отца при живом отце – как с этим смириться?

Грузная Вера Сергеевна с синей кастрюлькой и пакетом крупы в руках, пока шла к кухне, поведала это Смирнову с той доверительностью, какая рождается внезапно в отношениях между незнакомыми людьми, когда хочется высказать наболевшее. Они, впрочем, успели познакомиться. Смирнов похвалил мальчика – такой он серьезный, умный. Вера Сергеевна вздохнула. И вот разговорилась.

— Серьезный-то он серьезный, Игорь Петрович, да разве это так хорошо? Он ребенок, ему полагается шалить. А он у нас словно взрослый. Любит читать. Плохого в этом нет, наоборот, в школе ему будет легче, но…

— В этом году пойдет? – спросил Смирнов.

— Да. Отчего он такой? Максим невольно перенимает привычки, манеру поведения отца. Папа – человек «сурьезный». Дети очень восприимчивы. Особенно в этом возрасте… Я ведь, Игорь Петрович, не только бабушка, я учительница, младшие классы веду, так что детей понимаю. И Максим меня тревожит. Не вырос бы в папу сухарем и неулыбой, отключенным человеком…

У Веры Сергеевны было грустное лицо, серые, молодые еще глаза смотрели задумчиво, голос был негромкий, но четкий, «учительский» голос.

— Укатили вот в Пицунду, а Максима не взяли. Правда, тут родное его место – мы с ним третий год в этом кемпинге, здесь ведь можно и без машины остановиться… Но разве плохо бы мальчика на юг свозить?

— А вы откуда? – чуть запоздалый вопрос наконец-то соскочил у Смирнова с языка.

— Мы – ленинградцы.

Вера Сергеевна кивнула ему, как бы извиняясь: некогда разговаривать, Максиму время завтракать, — и скрылась в дверях дощатой кухни.

Дождя ночью не было, и заметно потеплело. Похоже, поворачивало на хорошую погоду, хоть солнце еще не проглядывало сквозь облачную мешанину. Стоя на веранде, куда доставал шнур из комнаты, Смирнов водил электробритвой по щекам. И увидел Чару. Вспомнил требовательную просьбу Максима, но выполнять ее было излишне: собачонка бежала, не отклоняясь от курса, прямиком к своему домику.

Погода и впрямь переменилась. Уже третий день верхушки сосен золотило солнце.

Максим был тяжеловатый мальчик, а по виду не скажешь: не казался упитанным. Кроме того, очутившись у Смирнова на руках, он тут же уперся ладошками ему в плечи и стал молча давить вниз еще потяжелевшим от усилий высвободиться телом. Впрочем, когда Смирнов разочарованно поставил его на землю, он извиняющимся тоном объяснил:

— Я не люблю на руках.

— Как знаешь. Хочешь на море?

— Бабушка сказала, что вода еще холодная.

— Правильно сказала. Но мы не купаться – поглядеть. Хочешь?

— Хочу.

Иллюстрация: журнал «Семья и школа», художник Н. Кошкин.

Они спустились к пляжу. На просохшем белом песке лежали отдыхающие на подстилках и надувных матрасах. В отдалении неуютно бродили по мелководью залива лишь несколько фигур: вода в самом деле не успела прогреться, и даже песок пляжа под верхним легким слоем был вязким и мокрым, лип к пальцам. Смирнов отряхнул руки, оглянулся и увидел стремглав несущуюся к ним Чару. Собачонка целеустремленно миновала их и влетела в воду, но тут же выскочила, катнулась по песку и, подбежав, сунула мокрый нос Максиму в живот. Потом шумно встряхнулась коротким телом в черных прядях шерсти – и полетели брызги воды и песка…

— Нельзя купаться! – сердито выговорил ей Максим. – Вода холодная.

— Ей можно, — сказал Смирнов. – Уж больно ты строгий. Это тебе нельзя. А мне, например, можно.

— Тебе можно? – поднял глаза Максим.

Они теперь были накоротке. Вчера Вера Сергеевна, смеясь, сказала Смирнову:

— Знаете, как вас Максим назвал? Дядя с круглыми волосами. Взрослому так не придумать.

Смирнов тоже засмеялся:

— Верно назвал. – И тронул колечки на голове, будто припорошенные пеплом.

Вера Сергеевна спросила:

— У вас-то самого дети есть? Или уже внуки?

— Мои выросли. Старший сын уже наследника ждет, в скором времени должен появиться на свет. Жена моя осталась с невесткой, — знаете, поддержать морально и от хозяйства освободить, а меня прогнала, чтоб не мешался. Скоро стану дедом, — сказал Смирнов, оживившись. – Максима, если позволите, я под свою опеку возьму, Вера Сергеевна.

Она чуть помедлила:

— Что ж, возьмите, — в голосе ее слышалась озабоченность, глаза снова были грустными.

И вот теперь Смирнов с Максимом были неразлучны.

— Ты побудь здесь, — сказал ему Смирнов, — а я водичку пощупаю.

Он стянул с себя тренировочный костюм, сбросил кеды и побежал к воде, по-спортивному размеренно двигая локтями. Тут же сзади послышался короткий яростный взлай Чары, она кинулась за ним – то ли составляя ему компанию, то ли с недружескими намерениями. Ее остановил гневный оклик Максима:

— Чара!

В воде у Смирнова разом занемели ноги. Сковывающий их холод поднимался все выше, пока он отходил от берега. Дойти до глубины значило закоченеть окончательно. Когда стало по бедра, Смирнов плюхнулся в воду и поплыл.

Вернулся – Максим все так же стоял на берегу, в позе его было нетерпение. Еще не успел Смирнов приблизиться, как он спросил:

— Ты поедешь с нами?

— Куда? – не понял Смирнов.

— Домой.

Смирнов решил: Максим приглашает его попутчики, предлагает ехать вместе в поезде, забыв, как видно, что у него, Смирнова, машина. Подумал, что, когда мальчик и его бабушка будут уезжать, неплохо бы подкинуть их на станцию в районный город Тукумс, откуда идут электрички в Ригу. Если он до того времени, конечно, сам не уедет. И поинтересовался:

— А вы когда отправляетесь?

Этого Максим не знал. Он опять спросил:

— Ты поедешь с нами? У нас большой-большой город.

— Ты вон о чем… Мой город не такой большой, как ваш Ленинград, — весело сказал Смирнов, — но тоже порядочный. И меня там ждут. Вот какое дело получается, Максим. Я к себе домой поеду.

— Ты не поедешь с нами, — в третий раз, уже утвердительно, сказал, подытожил Максим и насупился, не сводя со Смирнова замкнувшегося внезапно взгляда.

Веселость исчезла, возникло какое-то виноватое чувство долга перед Максимом, долга, который не в его воле выполнить.

— Я к тебе приеду потом, — пообещал он, положив мальчику руку на плечо. – После. Ты мне дашь свой адрес, и я приду.

Ему не хотелось обманывать Максима, но что оставалось делать?

Максим молчал, обдумывая сказанное.

В один из жарких дней Смирнов с утра нарядился в брюки и клетчатую рубашку с короткими рукавами, вывел машину и поехал в Тукумс – на рынок.

Он отсутствовал несколько часов: осматривал город и заходил в магазины. Заодно пообедал в ресторане. Когда, возвращаясь, увидел замелькавшие по обеим сторонам дороги коттеджи поселка, показалось, что вернулся домой. А пестрые домики кемпинга и вовсе поманили почти родным уютом.

У себя в комнате он переоделся в неизменный тренировочный костюм, потом вышел на улицу и тут же увидел Максима. Тот был в шортиках и полосатой, какие все приезжие здесь покупали, похожей на тельняшку маечке-безрукавке.

— Где ты ходишь? – гневно спросил мальчик.

Все утро Максим бродил по кемпингу и пляжу и искал дядю Игоря. Дядя Игорь пропал. Его не было на пляже, не было тут, в домике, дверь всякий раз, как Максим приходил, оказывалась запертой. В другие дни дядя Игорь ходил с ним в поселок и покупал в магазине продукты, а ему – мороженое в буфете, где стояли тяжелые резные стулья. Они садились за столик, Максим ел мороженое в вафельном стаканчике, а дядя Игорь не ел, он только ждал. Или они ходили в лес и брали с собой Чару. Максим не боялся заблудиться, потому что дядя Игорь не плутал в лесу, как бабушка, а сразу находил дорогу. Еще дядя Игорь учил его плавать: уводил от берега, клал на воду, держал снизу за живот. Максим колотил по воде руками и ногами, потом дядя Игорь отпускал его, а Максим и не замечал, бил по воде, и оказывалось, что он плыл сам по себе. Если бы Максиму предложили выбрать папу вместо папы, он бы выбрал дядю Игоря.

И вот сейчас пропавший дядя Игорь окзаался дома.

— Где ты ходишь?!

Этот вопрос, который Максим, наверно, часто слышал от бабушки, озадачил Смирнова. И он машинально ответил:

— В Тукумс ездил.

Серые, в голубизну, лаза мальчика потеплели. Ответ объяснял долгое отсутствие дяди Игоря, и Максим удовлетворился таким ответом.

— Ты не видел мою собачку? – спросил он, как в тот, первый раз.

— Откуда же? Я только приехал. Опять куда-то пропала?

— Он меня донял сегодня: где дядя Игорь, где дядя Игорь? Здравствуйте… Нашел дядю Игоря?

Вера Сергеевна, улыбаясь, глядела на них. Улыбка была странная, глаза в ней не участвовали. В них была напряженность. Смирнов успел это заметить. А затем она пришла дальше, в сторону кухни.

— Пойдем искать Чару, — виновато сказал Максиму Смирнов.

За два дня до отъезда Смирнова опять задождило. Так на Рижском взморье бывает: накануне пышно уходило за горизонт красное солнце, небо голубело, а утром проснулся – тучи. Нанесло их, будто притянуло к морю. Воду к воде.

В лесу сразу проклюнулись нежнопалевые маслята. Смирнов надел дождевик, сходил в лес, набрал полиэтиленовый мешочек маслят, вечером нажарили сковородку, угостил Максима.

А утром ему уезжать.

Дождя утром не было. Кое-где на небе показались голубые просветы. Снова распогоживалось. Смирнов сдал взятую напрокат кухонную посуду, постельное белье. Та еж улыбчивая латышка-дежурная пожелала ему счастливой дороги. Смирнов поблагодарил и сказал, что ему тут очень понравилось. На будущий год, может быть, он приедет снова. И возможно, не один.

Он говорил это, чувствуя нарастающее беспокойство. Пора была прощаться с Максимом. Он не сказал ему вчера про сой отъезд, да и Вере Сергеевне не обмолвился об этом. Он думал теперь, что лучше бы сказать.

Чара лежала на веранде, глядела сквозь закрывавшую глаза шерсть на сосны. При появлении Смирнова она вскочила, но узнала его и улеглась. Он стукнул в дверь.

Вера Сергеевна открыла, удивленно взглянула.

— Уезжаю я, — объяснил Смирнов.

— Совсем?

— Совсем.

— А я подумала: что так рано пришли? Максим только проснулся…

Мальчик лежал на кровати, из-под одеяла виднелась одна темноволосая, всклокоченная со сна голова.

— Сегодня пойдем в лес, — категорически сказал Максим и пояснил: — Сегодня вода холодная.

Смирнов беспомощно посмотрел на Веру Сергеевну. Она показала Смирнову глазами, чтоб он вышел.

— Игорь Петрович, — прикрыв дверь, сказала она, — вы не прощайтесь с ним, уезжайте так. Я все сглажу, он вас забудет. Кто мог предположить, что чужой дядя… Спасибо вам… Счастливого пути, Игорь Петрович, всего вам хорошего.

Смирнов пошел к стоянке выводить машину. Сначала он шел медленно и нерешительно, как бы сомневаясь и раздумывая, не вернуться ли, потом зашагал споро, деловитой походкой торопящегося человека.

…Светлый, умытый вчерашним дождем «Москвич» летел по пустому в этот час шоссе; просканировали по сторонам то сосновые рощи, то ельники, то модерновые стекляшки-магазины в поселках. Перед глазами Смирнова стояло чуть смятое сном лицо Максима. Оно никуда не уходило, было словно врублено в серый асфальт шоссе…

Прикусив губу, Смирнов затормозил. Машина остановилась, постояла минуту или две, затем медленно развернулась и, набирая скорость, понеслась назад.