Влад Фурман вырос в семье одного из самых известных импресарио СССР – Рудольфа Давыдовича Фурманова, окончил режиссерский факультет, двадцать с лишним лет назад женился на актрисе, воспитал вместе с ней сына и поставил с ее участием несколько спектаклей и фильмов. Режиссер рассказал журналу «Батя», каково это – быть сыном знаменитого отца, расти среди звезд и быть продолжателем династии, а также – о чем говорят супруги после стольких лет брака.

Фурманов Владислав Рудольфович (творческий псевдоним Влад Фурман) – режиссер театра и кино. Родился 5 марта 1969 года в Ленинграде, в семье Рудольфа Фурманова, театрального режиссера, актера, антрепренера, основателя и худрука театра «Русская антреприза» имени Андрея Миронова. Окончил ЛГИТМИК (курс режиссера, профессора Г. А. Товстоногова). Поставил более 30 спектаклей и 20 фильмов и сериалов, в числе которых «Таинственная страсть» по мотивам романа Василия Аксёнова, фильм «Гупешка» по пьесе В. Сигарева, «Бандитский Петербург», «Террористка Иванова», «Семейный дом», «Наркомовский обоз», «Куприн. Яма» и др.  Заслуженный деятель искусств Российской Федерации (2013). Лауреат театральных и телевизионных премий. Женат на актрисе Нелли Поповой. Сын Алексей — выпускник актёрского факультета Санкт-Петербургской Академии театрального искусства, актер.

Завтраки со звездами

— Вы благодаря вашему папе Рудольфу Давыдовичу Фурманову росли в необычной для советского школьника семье…

— Действительно, к нам во время съемок или гастролей прямо с поезда или самолета приезжали известнейшие актеры, с которыми отец работал — Андрей Миронов, Анатолий Папанов, Юрий Яковлев, Иннокентий Смоктуновский, Юрий Никулин… Утром за завтраком мы встречались на нашей кухне. 

У нас дома было пианино, и Андрей Миронов со своим концертмейстером Олегом Анисимовым репетировали свои музыкальные номера. Более того, они опробовали их на публике в моей 299-й школе в Купчино на проспекте Славы – договаривались со школьным руководством и вместо завтрака давали ученикам часовой бесплатный концерт. На такие выступления прибегали учащиеся и из других школ.

В связи с папиной работой я видел большое количество звезд театра и кино, всех не перечислить – и за каждым биография, история… Конечно, это повлияло на меня. 

Да и занятия мои отличались от сверстников – я расклеивал афиши, работал монтировщиком сцены в театре. А на школьной практике вместо компьютерного класса в университете… красил мебель в БДТ (Большой драматический театр — прим. ред.) для спектакля «Этот пылкий влюбленный» по пьесе Нила Саймона впостановке Г.А. Товстоногова с А. Фрейндлих и В. Стржельчиком.

— Получилось?

— Ужасно! (смеется) Помню, как художник по имени Рафаэль учил меня смешивать краски «под слоновую кость»… А замечательный реквизитор, ювелир по профессии, который делал оружие для театра, показывал мне, как  изготовить пистолет ТТ. Он был необходим для спектакля Товстоногова «Рядовые» по пьесе Дударева, где играли К.Лавров и Л. Неведомский. Я вытачивал деревянные детали на станке, потом склеивал их, красил. Но я свой пистолет запорол. Надеюсь, что в театре его когда-нибудь все же использовали, хотя бы в массовке.

— Необычный опыт. Работа в театре это традиция для театральных семей, сродни, как у медиков принято начинать с младшего медицинского персонала?

— Многие, кто связан с театром – актеры, режиссеры, работали, например, монтировщиками и через это прошли. Это помогает лучше понять профессию. Когда я учился на режиссерском курсе у Георгия Александровича Товстоногова, первые два года у нас был акцент на актерское мастерство. Объясняли нам это так: чтобы грамотно ставить задачу актеру, режиссер должен «побыть в его шкуре», чтобы потом не нести на площадке ахинею. Сейчас это распространенное явление – режиссер без театрального образования начинает философствовать, вместо того, чтобы конкретно поставить актеру задачу и определить действие.

Иногда молодые люди приходят на рабочие специальности в театр, чтобы быть ближе к искусству, и это сразу видно: идет репетиция, все рабочие пошли играть в домино, а один монтировщик, молодой парень, сидит в зале и смотрит, аплодирует, ему интересно. А бывает, что начинающий режиссер попадает в театр, и к нему подходит опытный монтировщик: «Я вам хочу подсказать, как с этими артистами разговаривать!» И к этому совету надо прислушаться, потому что он там всю жизнь и хорошо знает и театр, и этих актеров. 

О династиях 

— А какие советы дает вам Рудольф Давыдович?

— Он умеет, не рассуждая, практически взглянуть на ситуацию. Отец существует не в фантазиях, и его советы всегда очень помогают, но главное, их можно реализовать. У отца есть ощущение живого театра. 

— Детям известных людей проще «выбиться в люди»?

— Они более уязвимы, потому что от них ждут многого, заранее могут предвзято относиться. Шанс дается, чтобы попасть в профессию, а вот остаться в ней, доказать что-то – сложнее. А еще давит то, что говорят: «А у него папа…» Надо иметь большое желание и умение выживать в этой особенной среде, которую часто называют «террариумом единомышленников». 

Считается, что творческая профессия престижна, но, во время работы над сериалом «Бандитский Петербург» я неожиданно услышал иное мнение. Часть сериала мы снимали в настоящей колонии нестрогого режима, в съемках массовки участвовали настоящие заключенные. В одном из эпизодов героя Александра Домогарова пинали, и он должен был упасть лицом в кашу, размазанную по полу. Саша падал, вставал, его вытирали, он снова падал – снимали разные планы, дубль за дублем, до получения нужного результата. Рядом со мной стояли начальник и сотрудники колонии, и вдруг слышу, как кто-то из них говорит: «Вот ведь работа у артиста – не позавидуешь!» А мы в свою очередь думаем, как они в тюрьмах работают?! 

Но оказывается – и это я тоже узнал на съемках, – что в системе УФСН так же, как династии хлебопеков и сапожников, есть династии сотрудников тюрем, и даже с дореволюционных времен! Для меня это стало открытием. 

А по поводу творческих династий можно сказать, что дети артистов, театральных деятелей и т.д. обречены на жизнь в театре или кино. Ничего страшного в этом нет, потому что они видят мир через призму этой профессии, даже если родителям может показаться, что это не так и ребенок, наверное, выберет другой путь. Меня вот удивил мой сын Алексей, когда в классе восьмом заявил, что «надо продолжить дело семьи». 

— А выбора какой профессии вы ожидали от сына?

— У него всегда было хорошо с изучением иностранных языков. В итоге сначала сын пошел в детскую театральную студию Сергея Бызгу, потом окончил театральную академию, был стажером в БДТ, сейчас его взяли в штат — он уже актер, занят в  шести спектаклях и постоянно что-то репетирует. Недавно вот сыграл премьеру с О.В.Басилашвили в спектакле «Палачи».

Фирменная «фурмановская» черта

— В вашем сыне прослеживается какая-то фирменная «фурмановская» черта характера?

— Он меня радует тем, что он, как и я, ответственный человек. Очень волнуется, когда репетирует, работает над ролью, переживает, когда находится на сцене. Зритель этого не видит, но я отмечаю, и понимаю, что сын серьезно относится к делу. 

Нервничать для артиста – норма. Андрей Миронов мог в кровь разбить руки о стену, если у него что-то не получалось. Я тоже могу что-то разбить в таких случаях – не лицо кому-то, конечно, но вот шлагбаум, допустим, мог вырвать на съемках, когда нам запрещали снимать.

— Ответственность у вас от отца?

— Не только от папы, хотя в его работе без этого не обойтись, он хороший организатор – без ответственности не наладишь процесс и не сделаешь столько, сколько делает он. Ему исполнился 81 год, а он с утра до позднего вечера в театре – переговоры, встречи, репетиции… 

Но к ответственности меня в первую очередь приучила мама – Галина Васильевна Буланова. Ее не стало, когда мне было тринадцать лет. Я мог бы оказаться на улице, стать хулиганом, но этого не произошло. Конечно, когда отец был на гастролях, за мной присматривали – соседка иногда что-то готовила, близкие друзья семьи помогали мне с уборкой квартиры. Но если бы не чувство ответственности, этого было бы недостаточно – потому что папа часто был в разъездах и не мог уделять моему воспитанию много времени. 

— Вы рано повзрослели?

— Да, и я, чувствуя свою ответственность перед семьей – отцом, бабушками и дедушками, не прогуливал школу, окончил ее достойно, без троек, а институт  — с красным дипломом. 

Ответственность как черта характера во мне сохраняется, и я требую того же от остальных: прихожу за 15 минут, а то и за полчаса до репетиции, в аэропорт приезжаю за два часа и т.д. 

«Папе вход запрещен!»

— Что для вас значит отцовство?

— Поскольку я подолгу отсутствовал (съемки одного проекта это примерно год, проведенный вне дома), то, конечно, воспитанием сына занималась в основном жена — Нелли. Я приезжал, но это нужно представлять – смена в кино 12 часов работы, один выходной… 

Когда я оказывался в семье, мне хотелось «включить отца», т.е. «мотивировать» сына, как сейчас говорит молодежь. Алексею это не нравилось, и он говорил мне: «Папа если ты продолжишь меня мотивировать, то перестанешь входить в мою комнату!» (смеется)

Он повесил на своей двери плакат в виде «кирпича» – дорожного знака «Въезд запрещен» – и написал на нем «Папе вход запрещен!»

— А как вы мотивировали сына?

— Я сторонник спартанского стиля воспитания: ранний подъем, гимнастика и тому подобное. Во время моих приездов я хотел произвести на сына впечатление и прессовал его. Мне хотелось видеть собранного молодого человека, я этого не видел и пытался изменить ситуацию. 

— Проводили воспитательные лекции?

— По-разному, иногда это включало и физическое воздействие. Сразу оговорюсь, что ремнем сына не наказывал, но мы как мужчины с ним выясняли отношения. Иногда я перегибал палку, а порой он меня чуть провоцировал, зная, что бабушка, мама Нелли, всегда его защитит. 

— Бабушки всегда балуют внуков…

— У бабушек и дедушек к внукам восхитительное отношение — не дай Бог ребенка наказать или жестко себя с ним повести. Это обычное дело. 

Я требовал жесткого воспитания, но поскольку не так часто появлялся, то сыну удалось сохранить обо мне хорошие воспоминания (улыбается).

Отношения у нас хорошие, есть обратная связь. Алексей советуется: если по режиссуре – обращается ко мне, по актерским делам – к маме. Мы с ним говорим о профессии так же, как я со своим отцом. Алексей и с дедом созванивается и что-то профессиональное обсуждает. 

У них очень творческий курс — они снимают какие-то короткометражки, устраивают концерты вразных театрах, работают в авангарде, в арт-хаусе. Сыну сейчас 22 года и у нас идут мужские разговоры – о творчестве. Кто знает, может быть, он увлечется режиссурой…

«Гупешка» — явление международное

— Ваша жена – актриса, а говорят, что для артистки лучший вариант – быть женой и музой режиссера…

— Я думаю, что ей трудно со мной работать, потому что я с нее больше спрашиваю, чем с остальных. Это такое «садистское» отношение, встречающееся у всех режиссеров, когда они в одном коллективе — к детям, женам. Им хочется добиться совершенства и с родственниками они начинают работать жестче, чем с другими. Возможно, здесь еще и психологический момент, когда более близкие отношения, человек считает, что он может больше себе позволить, тем более зная профессиональные возможности своих родных. Я не исключение. А какой у нас инструмент? В нашем обществе это традиционно «кнут и пряник».

— А Нелли протестует?

— Бывает. Она человек с характером, личность, но я горжусь нашими совместными работами, в особенности «Гупешкой» — и спектаклем (2005 г. – прим.ред.), и фильмом (2017 г. – прим.ред.). 

— Фильм «Гупешка» по пьесе Василия Сигарева, куда на главную роль вы пригласили свою жену, — картина о домашнем насилии, которое, кстати,недавно декриминализировали. Как вы относитесь к этой теме и как мужчина, и как режиссер?

— За насилие нужно наказывать, оно отвратительно, а мужчинам надо себя сдерживать, быть джентльменами. Но это вопрос воспитания, культуры… Домострой это ужасно, но и феминизм, который сейчас усиливается, вызывает вопросы. 

Вообще сейчас происходит какой-то перекос сознания у людей. Семьи же разные. Одно дело, когда насилие в семье возникает из-за бутылки, это катастрофа, в этом есть что-то неандертальское. И совсем другое, когда сложные отношения и трудно сдерживаться, но надо, потому что потом будет стыдно. В любой ситуации необходимо сохранять человеческое достоинство.

— Как реагировали на «Гупешку» зрители других стран?

— Когда мы представляли картину в Кембридже, там было очень интересное обсуждение: половина публики — русской, половина – англичане. Василий Сигарев попросил поднять руки тех, кто считает, что проблема только российская и тех, кто считает ее международной. Англичане поддержали вариант, что проблема международная. 

Когда немцы смотрели мой спектакль по этой пьесе, они говорили: «О, так в немецких деревнях с женщинами ведут себя мужчины!» 

Но в целом, каждый видит свое. Один профессор в Лондоне увидел в этом театр абсурда, а кто-то рассмотрел в «Гупешке» политику, образ России.

— Несколько моих знакомых, видевших фильм, как и я, поймали себя на ощущении, что в конце фильма есть ожидание, что героиня опомнится и уйдет от тирана, но она остается… Как же так?

— Об этом меня спрашивали и актеры, и аналогичная ситуация в свое время была у Товстоногова, который ставил пьесу Шукшина «Энергичные люди». Артисты говорили режиссеру, что так не бывает и быть не может. Устав спорить, он привел к ним Василия Макаровича и сказал: «Вот автор, у него и спрашивайте!» Я поступил аналогичным образом, позвал для авторских комментариев Василия Сигарева, и он объяснил, что героиня, «Гупешка», никуда не уйдет и не может уйти. Я придерживался той же концепции, потому что это, к сожалению, правда.

На российской премьере были такие высказывания, что героиня – «дура», а мы управляем своей жизнью. Но когда люди сталкиваются с любовью, они меняются, появляется определенная зависимость друг от друга, некое подчинение. А у героини пьесы к этому добавляются самоуничижение, отсутствие чувства собственного достоинства. Это сложная природа внутрисемейных взаимоотношений, которую мне как режиссеру интересно разбирать, прослеживать. Ко мне после показа подходили женщины и говорили про фильм: «это история моей подруги» или «это моя история». 

Сигарев очень точно попал в природу отношений, это драматург, который чувствует боль и умеет ее передать. В этом плане я считаю его продолжателем Шукшина, Вампилова.

«Актриса – особый вид женщины»

— Вы с Нелли советуетесь в профессиональном плане?

— Практически только об этом и говорим и, конечно, все обсуждаем. Нам это пока интересно: мне – то, чем занимается она, а ей интересно, чем я занимаюсь. В творческой семье много времени уходит на профессию.

— Все-таки для режиссера лучше, если жена из творческой среды или наоборот?

— Актриса, как и балерина, – другой вид женщины, и это мне нравится. Мы с Нелли учились в одно время, и мастера вложили нам, что понятия отпуска или выходного дня у актера и режиссера не существует. Он все время думает, что будет делать, ставить, как играть.

Поэтому у меня хобби как такового в жизни нет. Возникают какие-то увлечения, спорт люблю, вот байк появился, но все равно, едешь – и о чем думаешь? О кино или о спектакле! (улыбается)

— Когда жена режиссера не характерная актриса, а героиня, а значит красавица, как муж реагирует? Есть чувство собственности, ревности?

— Зачем ревновать к профессии? Чем больше у нее предложений, разных ролей, у разных режиссеров и в разных картинах, тем лучше. Я, наоборот, только радуюсь, если у нее получилась роль, где-то она снимается и расстраиваюсь, если что-то не выходит. Вот она снялась в фильме «Сложноподчиненное», который пригласили на фестиваль в Канны. Конечно,  я рад за нее. 

— Судя по вашим картинам, вас интересует непростая, и даже изломанная женская судьба…

— Как режиссера, меня интересует хорошая драматургия. А семейная тема возможно привлекла с того момента, когда я в 26 лет поставил спектакль «Сцены из семейной жизни» по любимому мной И.Бергману. Педагоги меня приучили к хорошей литературе, хорошему кино, и я стараюсь продолжать эту линию. 

В профессии мне близок подход Стэнли Кубрика, который каждый свой новый фильм снимал в новом жанре. Я сторонник того, что режиссер снимает литературное произведение и должен рассказать зрителю историю на языке автора. Когда я снимал «Таинственную страсть», я хотел чтобы услышали В.Аксенова, во время съемок «Ямы» — А.И. Куприна.

— Как вам удалось в экранизации столь откровенного произведения Куприна сделать потрясающую картинку и избежать ожидаемой критиками «обнаженки»?

— Я уверен, что для того чтобы снять чувства не обязательно ставить в кадр голых актрис. Это будет дешевым эпатажем. Природу отношений можно передать через игру, энергетику артистов, поэтому в откровенных сценах они были одеты. 

— Ваш личный секрет крепкой семьи?

— Преданность и доверие. Это основа семьи. Если начинает появляться вранье, все сразу разрушается. «Дал слово – держи!» Держи перед самим собой. Это, конечно, красиво звучит, как Клятва Гиппократа. Дают ее все врачи, но все ли соблюдают? То же самое в браке: ходят в церковь, венчаются, потом расстаются, их развенчивают, с другими венчаются. Я решил для себя, что я буду вести себя так, чтобы не разрушилась семья, хотя искушений много.

— Учитывая профессию режиссера, искушений не просто много, а целый рой вокруг…

— Естественно, когда я работаю, репетирую, то влюбляюсь в образы своих героинь. Но это скорее технический момент, когда увлекаешься не человеком, а талантом, способностью к перевоплощению. У меня снимались потрясающие актрисы – Чулпан Хаматова, Мария Шукшина,Светлана Ходченкова, Юлия Пересильд, Олеся Судзиловская и др., и никогда не было никаких интриг или конфликтов. Все они прекрасные профессиональные люди с хорошей энергетикой, которым я абсолютно доверяю. 

Кстати, это качество, возможно, мне передалось по наследству от папы – он умеет находить общий язык с людьми. А еще я считаю, что режиссер задает тональность на съемочной площадке – и в работе, и в отношениях с коллективом, и стараюсь это делать так, чтобы там не было ничего для «желтой» прессы.