Елена Прекрасная. Как мы любили в 90-е

Елена Прекрасная. Как мы любили в 90-е - «Семья»

Герасим 08-фев, 00:07 1 341

Посвящается Е.П.

Иногда она звонит мне ночью. Я спрашиваю: "Почему? Почему ты звонишь посреди ночи? Ведь у вас в Израиле московское время..." Лена отвечает: "Мне так больше нравится". Я спрашиваю: "А Гриша? Ты не мешаешь ему спать?" Гриша — это Ленин муж. "Гриша крепко спит в другой комнате..." "А ты сейчас где?" "На балконе". "Что ты видишь?" "Вижу ночь, улицу..." "...Фонарь, аптеку... а что ещё?" "Звезды... Огоньки на холмах вдали... Это уже палестинские территории". "Не стреляют?" "Сейчас нет. В прошлом году стреляли. Одна ракета попала в автобус. Кровищи было!.."

"А что ты сейчас делаешь?" "Разговариваю с тобой", — отвечает она. "Я имею в виду, кем ты работаешь?" Не то, чтобы меня очень интересовали подробности её израильской жизни, мне просто приятно слушать её голос. В принципе, она могла бы читать мне вслух по телефону сказку или инструкцию по эксплуатации пылесоса. "Я работаю в стоматологическом кабинете". "Где?!" "В стоматологическом кабинете", — повторяет она спокойно. "У тебя разве есть медицинское образование?" — удивляюсь я. "Нет". "А что же тогда ты там делаешь?" "Я — ассистентка врача, веду бухгалтерию, записываю на приём..."

"Ты спишь с ним?" "Фу, — фыркает она. — Ничего я с ним не сплю. У него жена..." "Это тебя никогда не останавливало..." "...И он уже довольно пожилой..." "И это тебя никогда не останавливало..." "По-моему, у тебя сложилось обо мне довольно превратное представление. Тебя послушать, я просто какая-то Мессалина". "А разве нет?" Она тихо хихикает. "Мне нравится, что ты меня демонизируешь..." — шепчет она. И без всякого перехода спрашивает: "А ты помнишь Зеленского?" Господи, почему я должен помнить Зеленского? Причём здесь человек, который когда-то давно работал в международном отделе "Большой Газеты"? Может быть, ей тоже просто приятно слышать мой голос...

***

Наша любовь с Леной Потомской похожа на арабо-израильскую войну 1967 года. Воевали шесть дней, вспоминаем до сих пор. Вы будете смеяться! Несколько мелких подарков, два письма и семь свиданий — вот и весь наш роман. Мы трахнулись-то всего раз десять, но мне этого было достаточно, чтобы взлететь высоко-высоко, а затем упасть и разбиться о землю. И запомнить эту историю на всю жизнь.

Я ничего толком о ней не знаю. Не знаю, кем были её родители, не знаю, где она родилась и как жила до того, как мы познакомились. Не знаю всех тех вещей, которые узнают друг о друге люди, которые долго спят вместе. И все же я её любил. Она — одна из тех женщин, которых я по-настоящему любил.

Я впервые увидел её в мае 1989 года. Я тогда бросил работу в бухгалтерии и решил стать журналистом. За окном бурлила перестройка. Благодаря протекции близкого друга семьи меня приняли в "Большую Газету" — внештатным корреспондентом на договоре.

И вот как-то раз я получил редакционное задание. В чем там было дело, я за давностью лет уже и не вспомню, но ехать надо было в Мытищи. Лицо у меня, видимо, было кислое, и секретарь отдела Мила посоветовала: "Ты машину возьми". "А можно?" — неуверенно спросил я. "А чего ж нельзя? — снисходительно усмехнулась Мила. — Сейчас мы заявку в два счета нарисуем". Газета в те годы жила богато, и у неё был целый парк служебных автомобилей. Заявка, по Милиному выражению, была "нарисована" и подписана начальником. И я отправился с этим мандатом в диспетчерскую.

Диспетчерская располагалась на первом этаже, сразу налево от входа. Спустившись в эту редакционную преисподнюю, я обнаружил за столом тоненькую девочку, казавшуюся такой хрупкой и беззащитной в окружении брутальных водил. В этой картине мне почудилось что-то сексуальное. Красавица и чудовища.

Хотя, если честно, Лену едва ли можно было назвать красавицей. Да, внешность у неё была запоминающаяся — крашеная блондинка, яркий макияж... Но при ближайшем рассмотрении обнаруживалось немало изъянов. Волосы длинные, но тонкие и не очень густые. Красивые зеленовато-серые глаза чуть косили. Нос, пожалуй, слишком тонкий и острый. Черты лица в целом приятные, но немного неправильные. При этом она была очень худой, можно сказать тощей, с маленькой мальчишеской попкой и плоской грудью. Ноги у Елены были коротковатые, но она их умело "удлиняла" с помощью очень коротких юбок и очень высоких каблуков.

Я подошёл к столу. Шофёры на мгновение прекратили орать и воззрились на меня. "Здрас-с-сьте", — сказал я и протянул девушке заявку. Она равнодушно взяла бумагу, быстро пробежала её и обвела взглядом стоявших вокруг водителей. "Александр Палыч, отвезите молодого человека в Мытищи", — обратилась она к полноватому дядьке в потёртой кожаной куртке. Голос у девушки оказался довольно высокий. "А чего я? — вскинулся Палыч и злобно посмотрел на меня. — Я только из Бирюлево вернулся. Вон пусть Михайлов едет, он с утра стоит!"

"Как она с ними, интересно, справляется?" — подумал я. Между тем, на девушку этот "бунт на корабле" не произвёл никакого впечатления. Пока водила качал права, она спокойно и даже как-то томно смотрела на него. А когда тот закончил выступать, произнесла: "Александр Палыч, езжайте уже, а?" И стала что-то записывать в лежавшей перед ней толстой книге. Водитель недовольно буркнул что-то напоследок и повез меня в Мытищи...

Сказать по правде, я в ту пору был редким гостем в диспетчерской. Служебная машина мне не полагалась, и поводов обращаться к диспетчерам было мало. Но девушку за столом я запомнил и всякий раз, входя в здание редакции, заглядывал в диспетчерскую. Изредка встречал её в столовой или в коридоре — бывало она шла куда-то с бумагами, цокая по мраморному полу своими невообразимыми каблуками. "Что же ты за птица?" — думал я, глядя ей вслед. Выглядела вульгарно, работала с шоферами. Тогда я решил для себя: "Не пара". И переключился на другие "предметы". Эх, сколько времени было потеряно зря! Почти два года мы с Леной жили как параллельные прямые, не пересекаясь, а могли бы быть вместе, могли бы трахаться, как кролики. Поделом мне! Дурачина я, простофиля!

Посидев пару лет внизу со своими шоферами, Лена получила повышение — в прямом и в переносном смысле. Её назначили секретарём одного из замов главного редактора и переселили с первого этажа на третий. Короче, мы стали чаще видеться, по работе. И я... Влюбился? Потерял голову? Нет, мне просто-напросто "снесло крышу". У меня не было такой женщины — ни до, ни после. От Лены исходил совершенно невероятный sex appeal. Её сексуальность словно стирала, тушила всё остальное. Вспоминая её, я не могу сказать, была она умной или глупой, доброй или злой. Она была... чувственной! Вот это было понятно сразу. Я хотел эту женщину, просто хотел и всё!

***

— Эй, ты не спи!

— А?

Я, кажется, и вправду на секунду вырубился. Смеётся.

— Тебе со мной скучно?

— Нет-нет, мне с тобой никогда не скучно.

— Правда?

— Правда...

Всякие отношения — это сделка. Чтобы что-то получить, нужно что-то дать. Любую женщину можно чем-то купить, важно только знать, что предложить.

Лена любила мужчин, но это вовсе не означало, что она давала всем без разбору. Всякий, кто хотел ею овладеть, должен был её чем-то удивить. Шансы имел и богатый человек, который дарил ей антикварное кольцо с бриллиантом, и бедный малый, который по водосточной трубе взбирался к ней на балкон с букетом в зубах.

Я действовал наугад, по наитию, и "зацепил" Елену в общем-то случайно. Я написал ей письмо. Любовное. Это уже в те времена выглядело старомодным, а сегодня, наверное, покажется диким — взять лист бумаги, конверт, ручку и... ей это понравилось! И она мне ответила. "Милый ты мой человек! Я и не подозревала, что в этой холодной редакции есть сердце, у которого можно погреться..." 6 сентября 1991 года. Scripta manent, как говорили древние. Написанное остаётся.

— Ты случайно не знаешь, выпускают ли сейчас "Исфахан"?

Я тоже могу задавать странные, неожиданные вопросы.

— Что выпускают?

— "Исфахан". Духи такие были, кажется, "Ив Роше"...

— Не знаю. А почему ты спрашиваешь?

— Они были довольно популярны в 91-м году, когда мы с тобой встречались. Я помню, что явился с этим "Исфаханом" в редакцию. Коробочку с духами, небольшой запакованный в целлофан кубик, положил в карман плаща. На первом этаже у входа в столовую столкнулся с тобой. И говорю: "У меня есть для тебя кое-что". А ты: "Что?" А я: "Потрогай".

— Да, я помню. Ты взял мою руку и положил к себе на бедро. И я сквозь ткань плаща нащупала какую-то коробочку и спросила: "Что это?" А ты ответил: "Твой "Исфахан".

— Вообще, это было рискованно.

— Почему?

— Ну, вдруг тебе не понравился бы запах. Ты подумала бы, что у меня плохой вкус...

— Ах, это не имело значения... Ты мог вообще ничего не покупать.

— Вот как?

— Нет, ты не думай, мне было приятно, но это не могло ни на что повлиять. Я к тому времени уже всё для себя решила...

— Решила что?

— Что я приеду к тебе и буду заниматься с тобой любовью...

— Да, ты улыбнулась и сказала: "Иди!". И в этом коротком "иди" было столько всего...

Есть женщины, чьё предназначение — рожать и воспитывать детей, или писать книги, или руководить компаниями. А есть женщины, чьё предназначение — секс. Как-то, лежа со мной в постели, Ленка сказала с обезоруживающей откровенностью: "Ну, люблю я это дело..." И ты начинал вместе с ней любить это "дело" с утроенной силой, начинал заново открывать, казалось бы, знакомые ощущения.

Она будила первобытные инстинкты. И противиться этому не было никаких сил. Ты заряжался от неё какой-то животной энергией. Рядом с ней ты чувствовал себя способным на все. Она не знала стыда, для неё не существовало запретов. Все было можно. Можно было свинговать. Можно было пойти на свидание с мужчиной, а потом рассказывать мужу, как все было. Можно было привести домой любовника и уложить его — третьим — в супружескую постель. Можно было ходить по редакции без нижнего белья. Можно было любить женщину...

Одним словом, много чего можно было. Она была совершенно аморальна. И в этих словах нет ни капли осуждения. Просто на Елену не распространялись общепринятые нормы. Они просто не действовали на этой "территории". И это было восхитительно! Чистый секс — это, как чистый героин. Это рождало чувство головокружительной свободы. И одновременно смутное ощущение опасности, ощущение, что ты попал в ситуацию, которую не можешь контролировать.

Я чувствовал себя щепкой, качавшейся на волнах её чувственности. Я сказал ей об этом. Она лишь засмеялась... И спустя годы мне было достаточно услышать в телефонной трубке её голос, и у меня вставал.

И вот ведь какая странность. Любую мою прихоть Лена выполняла беспрекословно, без малейшего протеста и смущения. И при этом оставалась... нет-нет, не холодной! Наоборот, она так легко вспыхивала и могла кончить от мимолётного прикосновения. Она говорила: "Я всегда получаю своё удовольствие". Но при этом она оставалась... недостижимой. Оттого, что я занимался с ней сексом, она не становилась моей.

Когда я осознал это, то почувствовал сначала удивление, потом — смятение, потом — отчаяние. Она же, казалось, совершенно не разделяла моего беспокойства. "Тебе хорошо со мной?" — "Хорошо". — "И мне хорошо, так чего ж волноваться?" — "Как чего? Я хочу, чтобы ты любила только меня!" — "???"

Много позже, я понял, что такая постановка вопроса применительно к ней была лишена всякого смысла. Особые права на нее? Нет! Я был просто одним из ее мужчин, не больше и не меньше. Она удовлетворяла мои сексуальные желания, но она отказывалась удовлетворять мои амбиции собственника. И это сводило с ума.

Мне иногда кажется, что она способна была переживать наслаждение в чистом виде, наслаждение, которое не связано с конкретным человеком. Мужчина был для неё лишь инструментом, средством получения удовольствия. А имя, возраст или социальное положение инструмента не так уж важны, не правда ли? Но я ведь был тогда молодым мужчиной, мне было всего двадцать с чем-то лет, и выносить эту мысль было просто физически невозможно. Платой за невероятный секс стало чувство дикой ревности, сжигавшей мне все внутренности. Эти отношения не могли кончиться для меня хорошо. Эта женщина была мне не по зубам...

***

— Как Гриша поживает? — снова меняю я тему.

— Как поживает? Нормально поживает.

Мне даже кажется, что я вижу смешную гримаску, которую Лена корчит в этот момент.

— Чем он там вообще в Израиле занимается?

Пауза.

— Да так... Всем понемногу... Инвестиции... Консультирует...

Как же! Так я тебе и поверил. Гриша консультирует! Да кого он может консультировать? Во-первых, он — сугубый технарь, а не финансист, а во-вторых, раздолбай, каких мало. В советское время вечно ходил без рубля в кармане...

А что ты, собственно, так злишься? Столько лет прошло, а ты все злишься. Завидуешь ему? Завидуешь, что он с ней, а ты нет? Повезло ему... Считаешь, что повезло? Это ведь как посмотреть...

В 1988 году, когда Гриша подобрал Ленку на какой-то станции метро, он тоже, наверное, думал, что ему повезло. Через неделю он явился к ней домой со своими пожитками и остался... А сама Лена в то время была беременна ребёнком от совсем другого мужчины.

И вот Гриша — счастливец или страдалец, трус или храбрец, дурак или мудрец — вынес всех этих бесконечных любовников. Переждал, перетерпел, перестрадал... А, может, он и не страдал вовсе? Может, это как раз его заводило? Кто его знает? Короче, любовники ушли, а он остался. Теперь, наверное, уже навсегда. И это справедливо. Я думаю, она ему благодарна. За всё. Хотите, чтобы женщина осталась с вами, разрешайте ей делать то, что она хочет...

Конец нашей короткой связи был ужасен. В один прекрасный день в редакции "Большой газеты" появился Пупкин. На самом деле у него была другая фамилия, но в нашей истории пусть он останется Пупкиным.

В то время рядом со всеми государственным предприятиями и конторами создавались частные фирмочки, которые помогали обналичивать деньги и платить сотрудникам дополнительную зарплату. За это владельцы фирмочек получали комиссионные и очень неплохие.

Обзавелась такой фирмой и "Большая Газета". "Пупкин и Ко" стала гонять деньги туда-сюда и выплачивать журналистам и редакторам "параллельную" зарплату. Поначалу Пупкин вёл себя тихо, ходил по стеночке, со всеми здоровался и заискивающе улыбался. Но мы-то знаем, чем это кончается. Сначала все эти Лопахины держатся скромно и припадают к ручкам разных там Раневских, а потом — оп! — рубят вишнёвые сады. Потому что в деньгах сила.

Вскоре Пупкину потребовался кабинетик, и ему его выделили, переселив и уплотнив работавших там сотрудников. А потом Пупкину потребовалась секретарша...

Он предложил эту работу Лене, пообещал ей хорошие деньги. Он давно положил на неё глаз, сволочь. Он отнял у меня женщину. Он её просто купил! А я ничего не мог сделать. У этого парня была куча денег, а у меня — дырка от бублика. Все получилось очень грубо и зримо: опытный и богатый самец забрал самку у молодого и бедного.

— Слушай, а ты помнишь Дудаева? — такого поворота она точно не ожидает.

— Кого?!

— Ну, Дудаева... Джохара Дудаева, чеченского лидера, которого убили потом...

— Ах, вот ты о чем...

Снова пауза.

— Я рассказывал тебе, что однажды... много-много лет назад... году, наверное, в 91-м... или в 92-м... я тебя видел по телевизору?

— Нет, не рассказывал. И что я там в телевизоре делала?

— Пыталась остановить войну в Чечне.

— Что ты болтаешь? Ничего я не пыталась...

— Но в Грозный с Пупкиным ездила?

Секундное замешательство.

— Ездила.

— Ну, вот и представь: вечер после тяжелого рабочего дня. Я приползаю домой, включаю телевизор. Передают новости с Кавказа, и вдруг я вижу... тебя! Нет, конечно, сначала я вижу Дудаева, потом — Пупкина... А потом в кадр попала и довольно долго в этом кадре оставалась ты. Референт Пупкина. Помощница. Спутница... Правда, слов в этом спектакле тебе не дали.

— Дудаев был военным летчиком, и Пупкин тоже был летчиком, и они знали друг друга.

— Ах, вот оно что! И почему не удалась ваша миротворческая миссия?

— Почем я знаю!

— А я знаю. Ничего не вышло, потому ты была одета в какие-то чудовищные перья...

— Пошёл ты!

— Но выглядела при этом вполне довольной...

— Послушай, может хватит об этом? На счёт Пупкина я могу сказать тебе только одно...

— Что же это?

— Я ему не звоню.

— Я польщен.

***

Но это был не конец. Мы виделись ещё несколько раз. В начале 1994-го я не выдержал, позвонил ей и предложил встретиться. Лена согласилась. Я заехал за ней в Ясенево. Она вышла ко мне в шубе нараспашку. Судя по одежде, её материальное положение улучшилось. Она чуть-чуть поправилась, приятно так округлилась. Пупкин к тому времени уже растворился, но Гриша был на месте.

Мне бы расслабиться и получить удовольствие, но я все испортил. Прошло уже два с половиной года, а я зачем-то стал выяснять отношения и... в общем все вышло не очень хорошо. Мы расстались недовольные друг другом.

И все же я по-прежнему её хотел. А она... Странно, но она тоже хотела меня. Это не вписывалось в мою собственную "теорию". Ну, что наши отношения — это всего лишь эпизод, о котором она по идее должна была забыть. Это было опасно. Из такой "искры" могло возгореться черт знает что! А у меня уже была жена, которую я любил и которой вовсе не хотел причинять боль. После некоторой внутренней борьбы я решил с Леной больше не видеться.

И продержался я довольно долго — в следующий раз мы увиделись в 1997-м. Это было хорошее свидание! Самое лучше из тех, что у нас были. В тот солнечный июльский день Лена плавала. Раз или два в неделю она ходила в бассейн "Чайка", что недалеко от "Парка культуры". Я приехал пораньше и бродил по темноватому вестибюлю в ожидании, когда закончится сеанс.

Я был в очень хорошем настроении. Меня — через столько лет! — отпустило. Я был спокоен. Я предвкушал встречу с молодой женщиной, которая была мне дорога и которая была чудо как хороша в постели. Наконец, Ленка вышла — вся такая свежая, чистая, с влажными после купания волосами. Мы немного посидели в летнем кафе возле бассейна, а потом поехали ко мне.

Боже, как мне было хорошо с ней в тот раз. Как я был нежен. Как она была нежна. Мы любили друг друга долго и сильно, а потом ещё раз... и ещё раз... Было уже далеко за полдень, и в комнате, выходившей окнами на восток, царил полумрак. Но через открытую дверь было видно, как на полу в гостиной лежали солнечные полосы, а деревья за окном отбрасывали кружевную тень. И когда ветер качал деревья, тени метались по полу. Мы лежали обнявшись, и я никогда не любил Лену так сильно. Потом мы лежали и болтали о всякой всячине. И она вдруг спросила:

— Как ты думаешь, почему мы с тобой так долго... видимся?

Я сам не раз задавал себе этот вопрос, но ясного ответа не находил. А тут вдруг он пришёл:

— Мы с тобой недо...лись.

— Что?

— Ну, тогда, в начале. Видишь ли, я думаю, что каждый роман, как человек, должен прожить отпущенный ему срок. Но только срок этот измеряется не в месяцах и не в годах, а в половых актах. Допустим, любовникам нужно трахнуться двадцать раз, чтобы полностью удовлетворить свои желания и остыть... Если никаких препятствий для встреч не существует, они могут встречаться каждый день и уложиться за... три недели. Коротко, но бурно. Но если им приходится преодолевать препятствия в виде мужей, детей, работы и так далее, и они встречаются, скажем, раз в месяц, то тогда их роман может вполне растянуться почти на два года...

— Очень интересная теория!

— И не важно, сколько вам отпущено — один раз, два или сто, важно — друг друга до дна. Иначе остаётся чувство незавершённости, и люди продолжают тянуться друг к другу, потому что им кажется, что-то не досказано, не доделано. Понимаешь?

— И мы, значит, по-твоему, расстались слишком рано?

— Ага! Наш роман не прожил всего, что ему было положено. Поэтому и получился такой растянутый во времени, разрезанный на куски.

Лена задумалась.

— Возможно, ты прав, — сказала она наконец.

Последний раз мы встретились в августе 2003 года. Лена ещё пополнела, и задница у неё стала большая и круглая. В тот раз она впервые сказала: "Мне нравится, как ты это делаешь..." Вообще-то таким признаниям после секса не следует особенно доверять. Это — такая ни к чему не обязывающая форма подбадривания мужчины. Условность, вежливость, по сути. Но Лена тем и отличалась, что никогда не следовала условностям, не считала нужным. А тут вдруг... Потом мы встали и пошли пить чай. Я предложил ей халат, но она отказалась:

— Не хочу!

Голая стащила с кровати одеяло, завернулась в него и прошла в кухню. Так и сидела за столом, смешная, похожая на гигантского младенца в конвертике. Я налил чай и поставил перед ней чашку. Она посмотрела на меня внимательно и сказала:

— Сережа...

— Что такое?

— Я хотела бы встречаться с тобой чаще, чем раз в пять лет.

Господи, если бы она сказала это в 1991 году, я бы, наверное, умер от счастья... а теперь что я мог ответить?

Это было наше последнее свидание. А потом они с Гришей уехали из России...

— Знаешь, я недавно разговаривала о тебе со своим психоаналитиком, — снова звучит в трубке её голос.

— Ты ходишь к психоаналитику?

— Тебя это удивляет?

— Да нет... Было бы очень интересно послушать, что он там тебе наанализировал...

— Это — не он, а она...

— Ну, хорошо, она... Расскажешь, что она в тебе накопала?

— Нет, не расскажу.

— А про меня?

— Я ей рассказала про наше последнее свидание и про то, что предложила тебе встречаться...

— Ага, не прошло и двенадцати лет...

— Это не важно, сколько прошло, важно, что предложила, а ты отказался...

— Я не отказывался.

— Милый, не обязательно произносить вслух: "Я отказываюсь".

— Ладно, не будем препираться. Так что она сказала — твой психоаналитик?

— Сказала, что я была тебе интересна до тех пор, пока не предложила постоянную связь, то есть пока не призналась в своём интересе... А когда призналась, ты почувствовал, что добился меня, и... И тебе стало неинтересно. Что скажешь?

— Ну, как версия, имеет право на существование.

— А не как версия?

***

В 2007 году Потомские эмигрировали в Израиль. У Гриши якобы были там какие-то родственники. Все случилось внезапно. Из разговора с общими знакомыми я узнал, что Лена с Гришей продают дом в Некрасовке. Это выглядело неожиданным и странным. Дом свой они строили несколько лет, как водится, со всякими приключениями, наконец, вселились, и тут вдруг такой реприманд неожиданный.

Я позвонил узнать, в чем дело. Ленка подтвердила, что они уезжают. Почему? Она стала мяться, потом выдала такую историю: мол, у Гриши неприятности, его выдавливают из бизнеса... Если ему придётся уйти, то делать здесь будет нечего... Да и вообще, они давно уже мечтали переехать в страну с климатом получше... Мне показалось, что она что-то недоговаривает, но я не стал допытываться.

— Так почему вы всё-таки уехали? — спрашиваю я. — Ведь у вас вроде все было хорошо...

— Все, да не все, — отвечает Лена. — Я же тебе говорила... В фирме, где работал Гриша, сменились хозяева... А у него ещё был пакет акций... Небольшой, девятнадцать процентов, но всё-таки... В общем, новые акционеры хотели его долю выкупить. Задешево... Гришка не соглашался... Те стали давить... Были неприятные моменты... Вот мы и решили, что лучше от греха уехать...

— А с акциями что стало?

— Продали их одной хитрой конторе, которая занималась разрешением... как это?.. внутрикорпоративных конфликтов... Они там уже потом бодались.

— И получилось не задешево?

— М-м-м... Как сказать? Меньше, чем хотелось, но больше, чем предлагали те жлобы... Компромисс, так сказать...

Может быть, все было так, как она рассказывает, а может, и не так.

— Ты меня спрашивала про Зеленского... Да, я его помню. Он был собкором "Большой" где-то в Латинской Америке, да?

— На Кубе.

— М-м-м... Точно. А когда вернулся, работал в международном отделе.

— Да.

— Думаю, он был гэбистом.

— С чего ты взял?

— Все гэбисты работали либо под дипломатическим прикрытием, либо под журналистским...

— По-моему, ты просто ревнуешь!

— Вот ещё! Так что с ним?

— Он умер, — говорит она.

Это известие не вызывает у меня никаких эмоций, но в подобных случаях полагается задать несколько дежурных вопросов.

— От чего?

— Сердце...

— Он вроде был нестарый...

— Шестьдесят лет...

— И давно это случилось?

— Месяц назад...

Последний раз я видел Кирилла Зеленского примерно год назад на вечеринке, посвящённой очередной годовщине основания "Большой Газеты". Странная идея! Газета давно умерла, превратившись в отвратительную национал-патриотическую помойку, а бывшие сотрудники все собираются, чтобы ещё разок вспомнить былые подвиги и напиться.

Вот на таком сборище я и встретил в последний раз Зеленского. Кирилл уже был сильно на взводе. В сущности, он был, наверное, неплохим мужиком — весёлым, компанейским, незлопамятным и нежадным. Но между нами встала Лена. Ещё в 91-м я узнал, что Зеленский был одним из её редакционных любовников, причём не мимолетным, а долгоиграющим. Не исключаю, что именно благодаря его протекции Лену повысили из диспетчеров в секретари. Тогда я Кирилла и возненавидел и потом, даже годы спустя, испытывал в нему неприязнь...

Разговаривать мне с ним особенно не хотелось, но деваться было некуда. Он зажал меня в углу, дыхнул в лицо перегаром и спросил: "А ты Потомскую помнишь?" Тогда мне впервые пришло в голову, что, возможно, он тоже любил Лену. И тоже был несчастен. И знает про меня то же, что я знаю про него. И так же меня недолюбливает. Все симметрично. Почему-то от этой мысли я смягчился и решил не посылать его к черту.

— Помню, — ответил я.

— А она уехала... В Израиль. Насовсем.

— Я знаю.

— А почему уехала, знаешь?

— У Григория какие-то неприятности были по бизнесу.

— Ха! — ухмыльнулся Зеленский и помахал указательным пальцем у меня перед носом. — Не все так просто, товарищ!

Он явно выглядел довольным. Как будто то обстоятельство, что ему было известно о Лене больше, чем мне, делало его ближе к ней.

— Ты знаешь, что она любила сниматься?

— В смысле?

— Ну, любила, когда снимали, как она занимается сексом... Её это заводило.

Для меня это было новостью. В 91-м году видеокамеры ни у неё, ни у меня ещё не было. А потом... Потом мы редко виделись. И она мне никогда не предлагала. А жаль! Я бы не отказался получить на память пару роликов, где я — молодой и она — молодая...

— Она что, снималась в порнофильмах? — криво усмехнулся я.

— В некотором смысле... Только это были фильмы особого рода.

— Какого рода?

— Пупкина помнишь?

— Как не помнить.

— У этого засранца было много знакомых бизнесменов и всяких чинуш, которым он её подкладывал... Через них она знакомилась с другими людьми и так далее... И так постепенно наша Леночка вышла на довольно высокий уровень, всякие там депутаты и прочее...

— И что дальше?

— А дальше она стала снимать свои игры на видео...

— Зачем?

— Сначала, думаю, просто для удовольствия...

— Снимать в открытую?

— Сначала в открытую...

— А потом?

— А потом Грише пришла в голову чудесная мысль — почему бы не снимать свидания с участием известных людей скрытой камерой? А потом предлагать видеопродукцию участникам съёмок за солидную плату...

— В смысле?

— Я же говорю, там были люди, занимавшие довольно высокое положение... А у многих жены и все такое...

— Ты хочешь сказать, что они тайком снимали Ленкин секс с этими людьми, а потом шантажировали...

— По-моему, это называется именно так.

— И что случилось потом?

— То, что должно было рано или поздно случиться, они наехали на какого-то, на кого не следовало. Может быть, это был крупный силовик, может быть, бандит... Но... Короче, Лене и Грише пришлось очень быстро уехать. Вот такие дела.

И Зеленский легонько толкнул меня кулаком в грудь. Потом развернулся и пошёл прочь, слегка покачиваясь.

— Кирилл! — крикнул я ему вслед.

— А? — обернулся он.

— Можно задать тебе один вопрос?

— Ну, давай...

— Скажи, когда ты узнал про это, твоё отношение к Лене изменилось?

Зеленский задумался на секунду. И мне показалось, что за эту секунду он совершил далёкое сентиментальное путешествие по волнам своей памяти.

— Нет, — сказал он, очнувшись. — Нет. Будь здоров!

— Пока!

***

— Ты еще здесь? — раздаётся голос в трубке.

— Да-да...