ервого сентября 24 года назад я стоял у незнакомого мне здания с букетом, который был чуть больше меня, задавая родителям вопрос: для чего нужна школа? Я услышал ответ, который пришел бы на ум каждому из нас: это место, которое подготовит меня к реальной жизни.

Кажется, меня все-таки обманули.

В этом месте нам преподавали не только обязательную географию, математику или историю. Мы годами изучали латынь, «рассказы о художниках», «музейную практику» и мифологию. К выпускному классу я на лету отличал Моне от Мане, мог осилить Овидия в оригинале и был готов рассказать каждому желающему, как переводится Sic transit gloria mundi. Сколько раз это всё пригодилось в моей будущей жизни?

Верно. Ни одного.

Это была необычная школа, но и в ней преподавали всё, кроме здравого смысла. Эти годы казались мне чем-то вроде подростковой угревой сыпи: почти неизбежно, нужно просто перетерпеть и скоро все пройдет само. Ведь у всех же так, верно?

За последний год знакомые учителя (и не только в России) признавались мне, что все чаще задумываются над тем же самым вопросом: для чего сейчас вообще нужна школа? Если отбросить привычную систему и детские страшилки «без образования устроишься только дворником», в чем теперь ее цель? Какие знания она может дать, когда от информации уже труднее защититься, чем ее получить?

С каждым классом школьники все меньше понимают, зачем шесть часов слушать о том, что можно узнать за пару кликов в сети. И учителя не остаются в долгу. Они прибегают к отработанному десятилетиями стажа приему: подавлению. Трудно смириться, что 13-летний подросток разбирается в бесконечных потоках информации лучше тебя. Трудно смириться с тем, что ученики больше не уважают преподавателя только за то, что он старше и больше знает. Человеческая память ненадежна, дату можно перепутать, а каждое слово учителя любой пятиклассник успеет проверить раньше, чем преподаватель закончит фразу. Удивительно, как много учителей не выучили самый главный и самый простой урок: без желания передать что-то важное детям пропадает и весь смысл их работы.

Пока все сферы нашей жизни меняются на глазах, система образования отчаянно старается остаться прежней. Со своими домашними заданиями, не оставляющими детям возможности даже задуматься, чего они действительно хотят. С рядами парт и коротким перерывом и всем остальным, напоминающим распорядок дня на заводе. С кипами учебников и постоянным давлением оценками. С учителями, которые давно потеряли смысл профессии и забыли, что по идее именно они формируют нас и закладывают все то, кем мы станем в будущем.

Но ведь были и другие истории. Они были у моей мамы, которая и сорок лет спустя вспоминает учительницу из своей школы. Ту, что шла наперекор советской системе образования и читала вместе с детьми Цветаеву, Пастернака и многих других запрещенных в те годы авторов. Которая придумала свой личный предмет «эстетика» и разговаривала с учениками об искусстве и культуре. Которая не просто рассказывала о помощи ближним, а на каникулах устраивала особенные походы: школьники вместе с ней проходили пешком несколько деревень и городов и помогали всем, кого встречали на пути. Про таких людей сразу понимаешь: они созданы для своей профессии, ведь они пришли научить тем вещам, что передаются только от человека к человеку. Одна австралийская учительница мне сказала: «Хорошими учителями становятся по двум причинам. Либо в твоем детстве был человек, который вдохновил тебя так, что ты захотел стать похожим на него. Либо ты ненавидел школу и захотел стать учителем, которого у тебя никогда не было».

В тридцать лет я решил побыть учеником снова и поехал по самым интересным школам в мире и обычным учебным заведениям в разных странах. За год в поездке я увидел школы, которых никогда не было у меня — и попытался понять, почему некоторых учителей мы помним и через десятилетия после окончания учебы.

И вот что я осознал довольно быстро. Есть как минимум три вещи, которые объединяют все школы, где детям по-настоящему нравится учиться (а в каждой из них я общался с учениками отдельно, чтобы никто не мог повлиять на их мнение).

Первое — хитрость в том, чтобы перестать быть педагогом. «Ничто не зажигает лучше, чем чужая страсть», — говорил Мопассан. Люди так устроены: мы заражаемся энтузиазмом друг от друга точно так же, как болезнями. Как сказал мне один из преподавателей: «Дай ребенку велосипед, и он будет кататься целый день, но отведи его на урок физкультуры, и он устанет через 10 минут». Все дети рождаются любопытными и любознательными, им интересно познавать мир и учиться. Что же такое происходит с этими же детьми, что их родители в третьем классе говорят: «Помогите, моему ребенку не интересно ничего, кроме телефона?»

В датских школах после каждого класса среди учеников проводят опросы, в которых в том числе спрашивают: «Насколько вам интересно учиться?» Довольно быстро выяснилось, что чем старше дети становятся, тем скучнее им в школе. «Есть прямая взаимосвязь между уровнем заинтересованности ученика и тем, сколько он знает», – сказал мне директор самой обычной датской школы. Сейчас каждая школа в Дании обязана придумать свою программу для того, чтобы сделать учебу разнообразнее — и в посещенной мной придумали разделять классы по интересам. Скажем, ребенок обожает играть на скрипке — и он такой в своем классе (если не во всей школе) один. В лучшем случае он чувствует себя одиноким, в худшем — его просто травят. А теперь представьте, что в обычной, не музыкальной школе, собирается целый класс детей, которые любят играть на музыкальных инструментах, но в своих школах не могли найти единомышленников. Я целый день наблюдал, как они общаются. Не помню, когда я в последний раз видел такой уровень поддержки и всеобщей воодушевленности.

В одной из шведских школ решили, что учителя больше не могут быть просто учителями — они должны быть коучами. На 800 учеников приходится 20 учителей, каждый из которых ведет примерно по 40 человек. Учитель знает о них все: куда дети хотят поступить, чем увлекаются и что для них по-настоящему трудно. И если кто-то хочет поступить на юриста, но терпеть не может, например, математику, то роль учителя — помочь сдать экзамены, не убив любознательность. Это простой выбор: «давай оставим два часа математики в неделю, которых тебе хватит для сдачи экзамена — зато добавим пять часов твоего любимого испанского». И, кстати, двойка в этой школе — больше не проблема учеников. Это нарушение коммуникации между коучем и учеником.

Школа Димы Зицера «Апельсин» стала единственной из увиденных мной, где физика преподается с первого класса. Как? Просто учитель предложил детям записать все, что их интересует дома. И на следующий урок ученики принесли ему целый список вопросов: как устроен водопроводный кран, микроволновка, телевизор… Преподаватель записал. Программа по физике была готова. К концу первого класса дети незаметно для себя выучили, что такое сообщающиеся сосуды или пиксели.

Вторая вещь — ни одно знание не идет в отрыве от реальной жизни.

Финны заменили уроки изучением явлений: в течение шести недель какая-то тема изучается с помощью разных дисциплин. Одна из тем, которую второклассники проходили на моих глазах, было разумное использование природных ресурсов. Третьеклассники изучали новые слова на английском: reuse и recycle (повторное использование, вторичная переработка). С первых классов дети узнают о влиянии наших действий на окружающее пространство. Учительница рассказывала о том, что используемые нами бумажные полотенца на самом деле сделаны из дерева. После чего детей побуждали самим искать причинно-следственные связи: как наши действия могут помочь уменьшить количество мусора на земле и сэкономить драгоценные ресурсы? В процессе горячей дискуссии все выступали со своими предложениями. Для начала школьники сами решили разрезать бумажные салфетки надвое, а затем придумали сшить вместо них полотенца из ткани. Все просто: зачем тебе новое слово, если ты не понимаешь, что за ним стоит? И зачем тебе новые знания, если ты не понимаешь, как применить их в реальной жизни?

В Дании с первого класса проходят уроки сексуального воспитания, и где-то к пятому дети изучают вещи, с которыми очень скоро столкнутся в реальной жизни. Девочкам рассказывают о менструации, а мальчикам — об использовании презерватива. Учитель по пунктам объясняет, как себя вести и куда обращаться, если в социальных сетях тебе написал взрослый человек с просьбой прислать фотографии в голом виде. Наконец, что делать, если тебе 13, ты уже видел порно и думаешь, что именно это — образец отношений с любимым человеком и ты не нормален, если не поступаешь так же?

Наконец, третье: детей учат, что ошибаться – это нормально.

В некоторых школах учителя просят детей совершать ошибки, а, разбирая контрольные, преподаватели уже давно отказались от красной ручки. «Правильнее фокусироваться на том, что у тебя получается и где можно доработать, а не тыкать носом в неудачи», — сказал мне один из учителей.

За этот год, проведенный в поездках по школам, я понял кое-что важное. Система медленно, со скрипом, но будет меняться. Мне повезло провести восемь дней с легендарным преподавателем Шалвой Амонашвили, за которые я услышал от него много мудрых фраз. Одна из них — хороших учителей совсем не много. Но не нужно много спасателей на море, чтобы спасти утопающего. А еще одна мысль грузинского учителя окончательно заставила меня поверить в то, что школа однажды будет совсем другой: «Дети новые, а вот мы остались прежними».

Мой семнадцатилетний брат не боится того, что еще влияло на меня: в ответ на все требования родителей «определиться в выпускном классе с будущей профессией», он закатывает глаза и показывает на ноутбуке очередную историю про 65-летнего риэлтора, в одну ночь разбогатевшего на создании приложения для смартфона. «Мама, зачем мне в 17 знать, чем я буду заниматься всю свою жизнь?» — резонно спрашивает он.

В одной из датских школ я услышал от директора гениальную фразу: сегодняшнее поколение учеников — это поколение «зачем?». Все прежние принимали авторитарность и были готовы заучивать и запоминать все по первому требованию. Но не миллениалы — те, кому сейчас 17 и младше. Пока вы не найдете аргументов, зачем им это нужно сделать, ничего не произойдет.

Раз за разом встречая вопросы и сопротивление детей, школе придется измениться. И я уверен, что не только школе, но и всем нам.