Один из последних великих старцев дореволюционной Оптиной пустыни Нектарий (+ 1928) до старости не забывал своего детства и рассказывал поучительные случаи из тех далеких времен.

Однажды мать его сидела и шила что-то. А он, тогда еще его звали Колей, играл на полу возле ее ног с котенком. Большие зеленые глаза котенка в полумраке светились. Коля с удивлением обратил на это внимание, это его сильно поразило.

Как-то раз, когда котенок мирно сидел возле него, Коля схватил из маминой иголочной подушечки одну иголку и хотел уже проколоть котенку глаз, чтобы посмотреть, что там такое светится. Но мать заметила это и быстро перехватила его руку: “Ах, ты! – воскликнула она. – Вот как выколешь глаз котенку, сам потом без глаза останешься. Боже тебя сохрани!”

Прошло много лет… Николай решил стать монахом, и был принят в Оптину Пустынь. По истечении нескольких лет, когда он был уже иеромонахом, нареченным при постриге Нектарием, он подошел однажды к колодцу. А там другой монах набирал себе воды.

Над колодцем подвешен был черпак с длинной заостренной ручкой. И вот тот монах, черпая воду, едва не выколол нечаянно глаз отцу Нектарию этой самой ручкой. Еще секунда – и остался бы старец с одним глазом.

– Если бы я тогда котенку выколол глаз, – говорил он, – и я был бы сейчас без глаза. Видно этому надо было случиться, чтобы напомнить моему недостоинству, как все в жизни от колыбели до могилы находится у Бога на самом строгом учете.

Из комнаты в комнату в старческих келиях ходил неслышной поступью пушистый серый кот. Выйдет старец Нектарий – и кот за ним. Войдет – и он здесь.

Скажет ему что-нибудь батюшка – кот, словно разумный, исполнит: пойдет и сядет, где скажут, сходит в приемную или на крылечко.

Чаще же сидит у теплой печной стены и дремлет. Или, склонив голову, слушает молитвы старца.

Иной раз погладит его отец Нектарий и скажет:

– Преподобный Герасим Иорданский был великий старец, и потому у него был лев… А мы малы, и у нас – кот.

Из книги Наталии Скоробогатько “Старец Николай и голуби”. Издательство “Христианская жизнь”. Клин. 2010

Протоиерей Сергий Правдолюбов. «Кот в соборе»

Шла обычная всенощная под Воскресенье. Пропели “Хвалите”, Святейший прочел Евангелие. Мы подошли к помазанию и ушли в алтарь.

У самой стены в южной части алтаря за фанерной перегородкой было укромное место, где можно было незаметно посидеть, пока не было близко начальства, и два батюшки пошли туда, надеясь побыть в молчании и созерцании. Спокойно зашли и вдруг быстро выскочили обратно. Что случилось?

Какой-то бездомный кот, умудрившийся вырасти до взрослого состояния и остаться диким, забрел днем в священническое убежище отдохнуть, посидел там, а потом побоялся выйти, когда началась служба.

Он–то и зашипел угрожающим рысьим шипом на соборных протоиереев. Они испугались, потом стали рассматривать, кто же там так страшно шипит. Кот был большого размера, коричнево-рыжий и, видать, свирепый.

Отец архимандрит Трифон сказал:

– Зовите отца Сергия, он вырос в деревне, пусть попробует его выгнать отсюда.

А я никогда в детстве не отличался любовью к ловле котов и никогда не имел желания подражать лермонтовскому Мцыри в его поединке. Но слово архимандрита надо выполнять.

Нашел какую-то тряпку потолще, подошел как можно ближе – и, надо заметить, в стихаре, не догадался даже его снять, – совершил бросок и хотел схватить зверя за спину. Кот разгадал мой маневр и в тот же самый миг резко прыгнул вперед мне под ноги.

В моих руках оказался только хвост, и кот начал яростно освобождаться. Рядом стояли отец архимандрит Трифон, отец архидиакон Стефан и отец иподиакон, а может, тогда уже иеродиакон Агафодор, нынешний наместник Донского монастыря.

Я предупредил:

– Помогайте! Кот вырывается! Он сейчас уйдет!

Никто не среагировал и ближе не подошел. Боялись.

Наконец кот вырвался, быстро и энергично начал пересекать пространство правой стороны алтаря, собираясь выскочить в южную боковую дверь. Выбранный маршрут кота проходил прямо под ногами о. Трифона, и тот вдруг сделал какой–то совершенно неестественный книксен, думая, что кот, накрытый архимандричьей рясой, потеряет направление, устрашится монашеской темноты, и мы его снова поймаем.

Не тут–то было. Кот нисколько не был смущен ни темнотой, ни рясой Его Высокопреподобия и, выскользнув, с прежней скоростью бежал по намеченному пути.

В это время началась ектения по третьей песни канона. И все бы обошлось, если бы не громадное зеркало, которое было встроено в дверцу шкафа для облачений. Оно было так чисто, так аккуратно протерто чьей-то заботливой тряпочкой, что кот, увидев отражение приоткрытой двери в зеркале, бросился в эту щель, чтобы выбежать из алтаря.

Раздался глухой стук – это кот врезался головой в зеркало. Его буквально отбросило метра на полтора назад. Кот понял, что отсюда, через, так сказать, боковую дверь, ему не уйти, и побежал к Царским вратам главного алтаря. В это время завершалась ектения и о. Николай Воробьев, ключарь Патриаршего собора, заканчивал говорить возглас по третьей песне канона. По уставу полагается повернуться в конце возгласа и поклониться Святейшему Патриарху, который в это время помазывал народ. Во время помазания Патриарх не глядел в сторону Царских врат. Но на возглас священника он как раз должен был поднять глаза и благословить его, как полагается по уставу.

Все совпало до секунды! Поклон священника, поднятый взор Патриарха и кот, пулей выскакивающий из Царских врат как раз в это мгновение.

Отцы впали в отчаяние и стали нещадно обвинять меня:

– Ну, конечно, это все из-за тебя, это ты виноват, звероловец несчастный. Сейчас Патриарх будет в таком гневе, что достанется всем! Что делать?

– Надо упредить Святейшего, и как только он войдет в алтарь, сразу же просить у него прощения, он и смягчится,– сказал о. Агафодор.

– Кто ловил, тот пусть и кается,– отрезал о. Архидиакон.

Отец Николай был печален и задумчив, он чувствовал, что гнева не избежать, а ему всегда больше всех попадало.

Я сказал:

– Отцы, не унывайте. Я с детства научен каяться, мне не составит труда взять весь гнев на себя, – выдержу. Как только Святейший войдет в алтарь, я к нему и подойду, вы не беспокойтесь.

Но, о достойное удивления смирение отца-ключаря! Он опередил меня. Я только подошел к Святейшему, а о. Николай уже сам начал говорить:

– Ваше Святейшество, простите! Это мы виноваты с этим диким котом. Никак не могли поймать, в от он и выбежал прямо на возглас.

Святейший, пребывая в умиротворенном состоянии духа, ничуть не разгневался. Он просто сказал:

– Это ничего. Кот – не собака, ему можно. Вот у моего предшественника, Патриарха Алексия, был случай. В какой–то большой праздник отворяются Царские врата, а откуда–то сбоку вдруг выходит красивый откормленный кот, хвост трубой, и медленно и торжественно шествует впереди Патриарха на литию. Кота отловили, привели к Святейшему, посадили на стул, и Святейший совершенно серьезно обратился к коту: “Кот, а кот! Что же ты Устава не знаешь?! Разве можно выходить на литию впереди Патриарха? Ты должен выходить позади всех, после протоиереев и иереев. Чтобы этого больше не повторялось”. Все вокруг смеялись, но так и не поняли, усвоил кот урок литургики или нет.

Тем и закончилось это маленькое событие. Но не меньше дикого кота мне запомнилось самоотверженное смирение соборного отца-ключаря, доброго отца Николая.

Протоиерей Сергий Правдолюбов. Что запомнилось из прошедшего. М., 2005.

Архимандрит Тихон (Шевкунов). «Про кота»

Что и говорить, любят у нас обсудить и покритиковать священников. Поэтому для меня было весьма неожиданным, когда однажды, в ту пору, когда я служил еще в Донском монастыре, ко мне подошел наш прихожанин по имени Николай и сказал:

– Теперь я понял: самые лучшие, самые великие, самые терпеливые и прекрасные люди на свете – это священники!

Я удивился и спросил, почему он вдруг так решил?

Николай ответил:

– У меня живет кот. Очень хороший, умный, замечательный, красивый. Но есть у него одна странность: когда мы с женой уходим на работу, он забирается в нашу постель и, простите, гадит в нее. Мы всячески пытались его отучить – упрашивали, наказывали, все бесполезно. Как-то мы соорудили даже целую баррикаду.

Но когда я вернулся домой, то увидел, что баррикада раскидана, а кот снова пробрался в постель и сделал там свое грязное дело. Я до того разозлился, что схватил его и просто избил! Кот так обиделся, что залез под стул, сел там и заплакал. По-настоящему, я впервые такое видел, у него слезы катились из глаз.

В это время пришла жена, увидела все и набросилась на меня: «Как тебе не стыдно? А еще православный! Не буду с тобой даже разговаривать, пока не покаешься у священника за свой зверский, гадкий, нехристианский поступок!» Мне ничего не оставалось делать, да и совесть обличала, – наутро я пришел в монастырь на исповедь. Исповедовал игумен Глеб. Я отстоял очередь и все ему рассказал.

Отец Глеб, игумен из Троице-Сергиевой лавры, служил тогда временно в Донском монастыре и был очень добрым, средних лет священником. Обычно он стоял на исповеди, облокотившись на аналой, и, подперев бороду кулачком, выслушивал грехи прихожан.

Николай очень подробно и чистосердечно поведал ему всю свою печальную историю. Он старался ничего не утаить, поэтому говорил долго. А когда закончил, отец Глеб помолчал немного и, вздохнув, проговорил:

– Н-да… Нехорошо, конечно, получилось!.. Вот только я не понял: этот копт, он что, в университете учится? Там что, общежития у них нет?

– Какой «копт»? – переспросил Николай.

– Ну тот, который у вас живет, про которого ты сейчас все это рассказал.

«И тут до меня дошло, – завершил свою историю Николай, – что отец Глеб, который был слегка туговат на ухо, десять минут смиренно выслушивал мой бред про копта, который зачем-то живет у нас в квартире и гадит в нашу кровать, которого я зверски избил, а он залез под стул, сидел там и плакал… И тогда я понял, что самые прекрасные и непостижимые, самые терпеливые и великие люди на свете – это наши священники».

Из книги архимандрита Тихона (Шевкунова)

Протоиерей Михаил Шполянский. «Священное животное»

Кошки – существа мистические. Сейчас я не собираюсь углубляться в эту тему, но факт этот, как мне кажется, очевиден; об этом знали и древние цивилизации, и Церковь.

Факт: кошка храм не оскверняет, в отличие от других животных (особенно, не приведи Господи, друзья человека — собаки). Так, кошке позволено находиться не только в храме, но и в алтаре, и, даже если она запрыгнет на престол — это не есть его осквернение (как в свое время объяснил мне крестный, преподаватель МДСиА о. Сергий П-ов).

Конечно, само понятие осквернения весьма спорно, и более восходит к сакральным культам, чем к учению Христа. С другой стороны, «допуск» кошачьим на пребывание в храме имеет и сугубо утилитарную причину: как иначе справиться с вездесущими мышами? Но все же…

Наш пономарь Андрей, лет десять проживший в домике во дворе церкви (там у него была иконописная мастерская), с собой привез кошку Марусю. Маруся дама строгая; не то чтобы нелюдимая, но сдержанная. Обычно она была как-то малозаметна.

Но несколько раз в году, во время нашествия мышей (особенно осеннего) Маруся становилась незаменимой. Достаточно было на ночь оставить её в храме, и не только полчища зловредных грызунов исчезали, но каким-то непостижимым образом исчезал даже стойкий мышиный запах. Она словно «всасывала нюхом» мышиное сословие. Ведь выловить физически всю популяцию за ночь было практически невозможно.

Особенно наглядным это стало после ремонта потолка церкви. Свято-Никольская церковь, архитектурного типа на нашей земле малораспространенного — «базилика», или «корабль», потолок имела плоский по всей площади постройки. Во время капитального ремонта здания было принято решение: облагородить потолок, обклеив его листами декоративной плитки из пенопласта. Любой другой ремонт требовал бы непосильного: замену всего перекрытия.

Обклеили. Создав тем самым настоящую «мышеферму». В первое же осеннее нашествие мыши даже начали прогрызать тонкие листы пенопласта, а пару раз в образовавшиеся отверстия сами вываливались на глазах перепуганных прихожан.

Я был в расстройстве: как исправить положение, представить не мог. К возможностям Маруси в борьбе с поднебесными мышами я относился скептически. Но все же на просьбу Андрея благословить оставить на ночь в храме кошку согласился; хуже не будет. Утром Маруся скромно сидела возле входной двери. Нагажено нигде (как и всегда!) не было. А также не было мышиного запаха.

А вскоре стало очевидным — нет и самих мышей. И долго еще они зримо не появлялись. А когда появлялись — стоило Марусе переночевать в храме, и все. Крысолов(ка) из Хаммельна…. Какая же у неё флейта?

А еще вот презабавная история была у нас с очередным котиком — Кузей. Вообще круговорот котов в природе семьи и храма нескончаем, но Кузина эпопея запомнилась особо.

Попал к нам Кузя котенком, в начале 90-х. И вскоре заболел — на шее появилась огромная опухоль, полная гноя. А в те времена в нашем селе не то что ветеринара не было — и фельдшерский пункт не работал. Всю нашу семью — как людей, так и животных, а иногда и соседей, приходилось лечить, вплоть до оперативного вмешательства, мне. Приобрел я себе разные лечебные средства и инструменты — скальпели, зажимы, пинцеты. И резал — если чувствовал, что ситуация этого требует и что я справлюсь.

Так вот, Кузю, пока у него голова совсем не отгнила, резать было необходимо. Но это вам не кролик: мал, да удал, зубы-когти на месте. Не даётся.

Решил я применить общий наркоз. Положил Кузю спиной себе на колени и влил в него, несмотря на сопротивление, хорошую порцию водки. Подержал, опустил на пол. Кузю шатало, но он явно блаженствовал: агрессивности ноль, мурчит. Глаза, правда, разъезжаются. Взял я его опять на руки, спеленал для надежности, и принялся оперировать. Правда, тогда скальпеля у меня еще не было, резал бритвенным лезвием.

Кузя сопротивлялся вяло, зато обильно меня описал. Однако операцию провести это не помешало: вскрыл волдырь, выбрал столовую ложку гноя, тщательно вычистил рану, положил мазь собственного изготовления, забинтовал.

Кузя выжил и выздоровел. Но — к сожалению — стал полным идиотом. Не знаю, виной тому болезнь, операция, водка или врожденная склонность. Однако впечатление такое, что по мере взросления он неуклонно глупел. Он не только не научился ловить мышей, но и явно их побаивался. Однажды я решил наглядно показать Кузе, что мышь — это безопасно и очень вкусно. Мышку поймал живую, под банку с монеткой. Привязал её за хвост на ниточку. Кота загнал в угол — чтобы заранее не ретировался с позором. И стал покачивать бедной мышью у него перед носом. Мышке, наверное, было страшно, но тот ужас, который читался в глазах у Кузи, зашкаливал все пределы.

Сидя на задних лапах, спиной он вжался в угол, и круглыми глазами следил за раскачивающимся перед его носом страшным зверем. Я еще подвинул мышь к Кузе: «Ну же, нюхай, вкусно пахнет!» И тут мышь отколола номер: изогнувшись, она потянулась к коту и укусила его за нос! Кузя с воплем вырвался из угла, проскользнул мимо моих ног и умчался на улицу.

После этого он начал мочиться в доме и всячески гадить. Совместное существование стало категорически невозможным. Пришлось с ним расстаться. С сожалением, все же домашняя животина, пропадет сама. По моему убеждению, самостоятельно выжить он был не способен, вариантов не было. Все, что я мог сделать для него, — это отвезти в более или менее кормовой край и оставить с миром.

Так я и поступил — завез Кузю недалеко, километра два от дома, в центр огромного дачного массива; оставил на участке своего знакомого, прихожанина, подрабатывавшего на дачах сторожем. Там он, скорее всего, и скончался бы смертью бомжа; надежды, что его кто-то пригреет, было мало….

Через полгода, осенью, я заехал к своему знакомому-строжу накопать саженцев черемухи.

— Как котик, которого я весной тут оставлял?

— Котик? А, котик… Не знаю, много тут всяких ходит. Вашего, батюшка, вроде не видел…

Пока я орудовал лопатой, густые заросли кустов напротив меня раздвинулись. Показались усы, потом круглые осоловелые глаза. На поляну, глядя вниз и явно ничего не видя вокруг, медленно выбрался кот удивительных пропорций: короткий, при этом невероятно широкий. Даже не колбаса, а головка сыра на коротких растопыренных лапках. Кот, тяжко покачивая жирными боками, медленно вылез на поляну и сделал несколько шагов. Перед его носом были мои ботинки и лопата; он тупо на них уставился, после чего медленно, складывая колбасками шкуру шеи, задрал голову вверх. Его сонные глаза сфокусировались на моем лице.

И тут выражение кошачьих глаз начало столь разительно меняться, что — не видел бы то сам — не поверил. В них заплескался знакомый ужас. Секунду кот смотрел на меня затаив дыхание, а затем сделал невероятное: задом двинулся к кустам, переступая ногами в обратном порядке. Задом же, хвостом, раздвинул ветви, и через секунду, не отрывая панического взгляда, исчез в зелени.

Так в последний раз мы встретились с Кузей. Неблагополучным беспризорником он не выглядел…

Станислав Сенькин. «Вразумление старого монаха»

Солнце уже почти село, красноватый его отблеск как пасхальный огонь возжег ветви кипарисов, отчего те стали напоминать пассажирам проходящих кораблей рождественские елки. Города-монастыри и островки домиков-келий сказочной страны Афон источали повсюду неземную сладость-истому по будущему блаженству. Здесь даже атеист верил в Бога, хотя по привычке утверждал обратное. Уже слышался византийский звон колоколов и гул чугунных бил. В монастырях и кельях начиналась вечерня. Духовная поэзия византийских гимнотворцев наполнила пространство храмов.

Но даже Святой Афон имеет свою прозу. Не во всех храмах Афона лилась молитва. Кто-то просто ленился вставать на молитву, предпочитая почитать на ночь духовную литературу, кто-то был болен и нуждался в помощи Божьей сильнее, чем когда-либо раньше…

Когда этим святым вечером сиротливый взгляд пожухлого рыжего кота Мурзика пробежался по блюдцу, в котором уже довольно долгое время не появлялось молоко, он заметил, что оно – блюдце – ещё и треснуло. Оно треснуло не от времени – это смерть проходила мимо и задела тарелочку своей ногой. Трещина, как паутина злого и жадного паука, проходила по самой внутренности лакомой миски, от которой исходил еле слышный запах кислого молока, больше похожий на сырный.

Мурзик недовольно и жалобно заурчал и посмотрел на полуоткрытую молитвенную комнату, откуда уже долгое время не выходил его кормилец – старый неухоженный монах, носивший обычно рваную и грязную рясу. Мурзик был чистоплотен, но сейчас он больше всего на свете хотел бы увидеть всклокоченную посеребреную бороду кормильца и его широкую добрую улыбку.

Дело было даже не в еде: Мурзику хватало змей, крыс и лягушек для дневного пропитания. Неподалеку бил источник вкусной воды, где всегда можно было утолить жажду. Тем не менее кот не разучился любить молоко. К тому же, ему так не хватало скупой, но искренней ласки старика!

А-а! Мурзик чуть не забыл о рыбе и сыре, что перепадали ему по редким праздничным дням. Всё это теперь ушло… А тут вдобавок и блюдце почти раскололось! Беда пришла в их келью!

Кот с опаской посмотрел на покосившуюся, давно не крашеную дверь покоев старика. Туда вход ему был строго воспрещён. Несколько раз за своё любопытство он получал от монаха тапком по спине, и один раз даже больно-больно мухобойкой по морде.

Кот был из понятливых и перестал посягать на личное пространство старца.

Но сейчас ситуация была не совсем обычной: старик-то не выходил из своих покоев уже несколько дней. Что-то было неладно!

Кормилец и раньше задерживался в своей комнатке на несколько дней, но при этом подавал какие-то признаки жизни: делал поклоны, разговаривал с кем-то там, много бормотал… Правда, после этого долго молчал, очень долго, почти как сейчас.

Не только по отсутствию молока и треснутому блюдцу, кот понял, что со старцем произошло что-то серьёзное. Из кельи старика исходил еле уловимый запах опасности и тлена.

И Мурзик решил ослушаться старца и пробраться в запретную комнату. Осторожно зацепился когтями за низ двери и резко дернул на себя. Она поддалась, хоть с усилием, но безо всякого скрипа, потому как старец регулярно смазывал петли маслом, чтобы и малейшие шумы не портили его молитвенный настрой. Кот внимательно и с опаской осмотрелся…

…Лампада уже давно прогорела, медная кадильница угасла, оставив черные холодные угли. Очи священных ликов с неизменно чистых икон с тёплой любовью и скорбью взирали на помятый одр старца, который лежал неподвижно как бревно .

Кот неплохо разбирался в физических признаках жизни и смерти и и понял, что его кормилец был уже на грани. Его грудь ещё вздымалась, но слабость разбила его как паралич. Руки кормильца лежали на груди, но судя потому как они судорожно вздрагивали, его сознание было погружёно в тяжелые бредовые видения. Его одежда отдавала тяжелым запахом нечистого тела.

Смерть ещё игралась с ним, как сам он, Мурзик, частенько игрался с мышами, то придавливая их, то опять отпуская, давая надежду на жизнь.

Мурзик хорошо понимал игру смерти, но он отнюдь не хотел отдавать костлявой своего кормильца. Он ведь любил его своей кошачьей любовью – любил за сыр и молоко, за крышу над головой, за ту скупую ласку, которой старец делился с ним.

Старик не был жестоким и Мурзику никогда не доводилось чувствовать удары его рук или ног, – а мухобойка и тапки не в счёт. Кот собрался с силами и зашипел на смерть, пытаясь вырвать кормильца из её рук, наивно полагая, что и сам имеет известную власть над жизнью и смертью.

Но его потуги были тщетными, смерть не боялась его шипения…

Вдруг старик жалобно позвал: “Никодим!” Кот не понял, чего хочет кормилец, но поскольку в келье было всего трое – сам старик, кот и смерть, Мурзик подумал, что зовут всё-таки его и быстро прыгнул на грудь кормильца, в котором еле-еле билось больное сердце.

Мурзик немного поскребся о ворот его засаленной рясы и принялся упрямо тереться мордочкой о бородатое лицо старика, чего, конечно, он раньше никогда не делал. Но это не прибавило кормильцу жизни, хотя он и не сопротивлялся и даже, казалось, растрогался, сумев слабо вымолвить: – Мурзик, котяка ты мой, не покинул меня. – Старик даже нашел в себе силы, чтобы провести могучей заскорузлой пятерней по его шерстке.

– Если бы ты мог, скот безсловесный, – принести мне воды, или позвать Никодима из соседней келии, или хотя бы прочитать отходную…

Старец стал захлёбываться в отчаянном кашле, что спугнуло кота и заставило его спрыгнуть с кровати. Кормилец стал кричать и звать на помощь, но эти звуки не были слышны вне его келии-склепа…

Старец почувствовал себя ещё хуже – сердце забилось аритмично, а дыхание почти остановилось:

– Никодим, костыль-нога, уж прости ты меня за давешнюю ссору, прости за все оскорбления. Приди, помоги мне, или горькие придется проходить мне мытарства, а если… – Старец стал бредить и почти потерял сознание.

Мурзик сидел в недоумении – он, конечно, понимал, что смерти уже почти надоело играться со стариком, и она очень скоро его удушит. Скоро он придет в себя, а потом всё! И помочь кот кормильцу никак не мог, хотя сочетание звуков «костыль-нога» он хорошо знал.

…Рядом с их келией, метрах в двухстах, располагалась другая келия, в окрестностях которой жил большой и злобный черный кот, от которого Мурзику постоянно перепадало “на орехи”. Они часто дрались, деля территорию, так, что клочья летели. Обычно ветер насаживал на терновник клочья шерсти рыжего цвета. И вот! На территории его заклятого врага водился тот, кого кормилец называл «костыль-нога».

Этот человек, к справедливости сказать, был более щедр, чем умирающий кормилец – питался он лучше, что сказывалось на качестве объедков для черного кота. Однако и тумаков черному коту доставалось не в пример больше. «Костыль-нога» бил его за воровство с кухни нещадно, отчего кот иногда хромал.

Вот тогда-то Мурзик, видя уязвимость врага, и наносил свой удар. Он подкарауливал черного кота в терновнике и набрасывался на него со всей энергией, на которую только был способен. Они барахтались в колючих зарослях, пока Мурзик не брал верх. Затем стояли друг перед другом, злобно урча и шипя, стараясь показать побольше воинственного духа. Чёрный кот, побитый ранее «костыль-ногой», прихрамывая, осторожно пятился назад, давая понять в злобно-желтом жгучем взгляде, что реванш неминуем и Мурзик будет посрамлен.

Уж тогда рыжий кот отца Гавриила торжествовал!

Но сейчас ему было совсем не до этих победных воспоминаний – умирал его старый кормилец, с которым он прожил мало-немало, но лет семь-восемь! Обладай бы Мурзик аналитическим мышлением, он бы смог догадаться, что помочь кормильцу сможет тот самый «костыль-нога». Но, увы, коты не обладают аналитическим мышлением. Коты всего лишь самые обыкновенные бессловесные скоты. Но тут произошло то, что христиане всего мира называют чудом…

…Отец Гавриил, хозяин Мурзика, понимал, что находится при смерти. Он тихо и почти безнадежно молился Матери Божьей. Монах давно не бывал у духовника, хотя грехов, хоть и не смертных, но нераскаянных грехов, – у него было много…

Так уж получилось, что родился он семнадцатого декабря, в день памяти святой Великомученицы Варвары, которой молятся для избавления от наглой (внезапной) смерти. Поэтому, когда эпитроп предлагал ему выбирать келью из множества, что имела Великая Лавра, отец Гавриил выбрал ту, престол которой был освящен в честь его любимой святой. Он был ревностным монахом и иной раз подумывал, что христианская кончина – безболезненная, непостыдная, мирная – ему уже как бы гарантирована.

Но случилось страшное: он умирал, не получив последнего отпущения грехов от духовника. Еще немного, и его сердце остановится и, возможно, вечная тьма поглотит без остатка его грешную душу. Страх перед муками придал ему сил, и смерть еще пока не могла вырвать этот корешок из живой земли. Отец Гавриил слезно молил великомученицу Варвару простить ему неоправданную дерзость в отношении мыслей о благополучии собственной смерти и просил дать умереть ему непостыдно, исповедавшись у духовника и причастившись Святых Тайн. Ведь милостивая святая не могла не помочь, если, конечно, этому не препятствовал бы непостижимый промысел Божий. Старец молчал и слушал вечность. Он приступил к сосредоточенной молитве – вся его долгая молитвенная жизнь была лишь подготовкой к этому последнему обращению к Богу… Со стороны эта молитва показалась бы, наверное, агонией. А если б этим посторонним был врач-монах, то он, пожалуй, подумал бы, что это одно и тоже: агония и молитва умирающего.

И молитва эта на сей раз была услышана: кот по имени Мурзик, лишенный от Бога всякого аналитического мышления, неожиданно понял, что следует сделать.

Если сам он – маленькое, хотя и очень смелое когтистое животное, не может вырвать из лап смерти своего кормильца, то это наверняка сделает грозный и бровастый дядька «костыль-нога».

Нужно было бежать к нему со всей прыти и каким-то образом позвать на помощь. Мурзик было воодушевился, но внезапно вспомнил про черного кота. Их последняя стычка произошла совсем недавно, и по её итогам можно было предположить, что черный кот находится в замечательнейшей спортивной форме. Он уже осмелел настолько, что околачивался и возле их кельи. Черный кот и смерть, пришедшая за кормильцем, были на сей раз союзниками. Мурзик не мог совладать со смертью, но мог попробовать потягаться с черным котом.

Но тут в сердце Мурзика возникли душевные колебания, которые духовный человек мог бы назвать искушениями. Жизнь старика была дорога Мурзику – монах взял его к себе еще котенком и выкормил. Хотя и не без корысти – Мурзик был отличным крысоловом и не подпускал ядовитых ехидн к дверям кельи, хотя змеи любили тень, скрываясь от палящего солнца. Они хорошо ладили друг с другом – Мурзик и отец Гавриил.

Но бывало и так, что монах уезжал с Афона на месяц, а то и на два, и судьба кота была ему мало интересна. В это время Мурзик бродяжничал в окрестностях и однажды, конечно же, с боями, прибился к кухне румынского скита Продрома.

Да, он выживет, даже если старик умрет. Стоит ли рисковать жизнью (ведь черный кот будет стоять насмерть), – из-за человека, которого уже отметила смерть? Он не настолько любил отца Гавриила, чтобы умирать вместе с ним. Может быть, просто стоит податься снова в Продром и отвоевать там себе место под солнцем? Будут у него там другие кормильцы. Лучше, хуже – какая разница? Главное, чтобы побольше рыбной требухи и других объедков выбрасывали котам из огромных кастрюль магерии. Тогда и еду делить будет незачем.

Эти подобия мыслей мучили Мурзика минуты две. Потом кормилец страшно захрипел, искушение закончилось, и кот со всех ног помчался к келье бровастого «костыль-ноги».

На улице стремительно темнело, и кипарисы уже не казались пассажирам проплывающих кораблей рождественскими елками, да и сам Афон уже напоминал им своими очертаниями громадного кита перед погружением в пучину ночи. Звездам и луне не нужно было указывать коту путь – своими зоркими глазами он видел то, что было хорошо скрыто от глаз человеческих. Он выбрал не самый короткий путь к келье «костыль-ноги» – окольную звериную тропу, в надежде, что черный кот не учует его.

Мурзик бежал несколько минут, и сквозь деревья уже виднелась келья бровастого старца, но тут он почувствовал запах черного кота, к его едкому мускусу примешивалась не нюханная прежде едкая лютая ненависть. Кот почувствовал его присутствие. Мурзик поступал, по его мнению, ужасно дерзко и покушался на сами основы не только их шаткого мира, но и на жизнь самого черного кота, который решил проучить его самым зверским образом.

Он был сильнее и крупнее Мурзика как минимум в полтора раза и гнался за соперником изо всех сил. Мурзик напрягся – келья «костыля-ноги» была уже метрах в пятидесяти, но он чувствовал, что через несколько секунд черный кот настигнет его и произойдет страшная заварушка.

Тогда он дико заорал как умел орать только в марте. От неожиданности черный кот опешил и остановился. Это даже был не крик, а дикий вопль, способный разбудить и самого пьяного человека. Мурзик продолжал вопить, как будто над ним люто издевались. Черный кот совершенно не понимал, что ему делать, только рычал стоя поодаль.

Наконец, дверь кельи открылась и, шумно браня нечистого, на порог вышел «костыль-нога». Когда черный кот увидел своего кормильца, тут же с рычанием набросился на Мурзика и принялся остервенело бить его обеими лапами с выпущенными когтями. Он словно хотел оправдаться в глазах своего кормильца, что допустил до самой келии опасного конкурента. Драка началась не на жизнь, а на смерть. «Костыль-нога» спокойно зашел в келью и вышел оттуда с кастрюлей холодной воды, которую вылил на разгоряченные тела животных. По мнению бровастого старца, такой способ самым действенным образом заканчивает все кошачьи войнушки. И правда – его собственный черный кот скрылся в кустах, но только не Мурзик!

Кот поднырнул к ногам «костыль-ноги» и завопил жесточайшим образом; из его рта даже потекла даже слюна от напряжения.

Бровастого старца прошиб холодный пот – не бешеное ли животное старого Гавриила? Да и тот сам уже неделю не просит сделать ему столь необходимую для жизни инъекцию инсулина. Может быть, Мурзик, у которого налицо основные признаки бешенства, его покусал, и старик в мучительнейшем состоянии умирает у себя на келье? Кот тем временем медленно удалился в ночную тьму, оставив «костыль-ногу» в напряженных размышлениях.

Так что же произошло тогда на келье отца Гавриила?

Они с ним, как самые близкие соседи и люди, знающие друг друга не один год, ссорились уже не раз, впрочем, и мирились легко и с удовольствием. Но последнюю ссору уже нельзя было назвать таковой – скорее всего это был спор, принципиальный спор.

Отец Гавриил был благоговейным и глубоко верующим монахом и твёрдо верил в то, что Святая Великомученица Варвара не даст ему погибнуть наглой смертью без исповеди и напутствия в жизнь вечную Христовыми Тайнами.

Отец Никодим, будучи врачом, сказал старцу при последнем их общении, что тому надо бы увеличить дозу инсулина, чтобы иметь силы содержать келию и справлять свои молитвенные обязанности. Иначе он скоро совсем свалится и умрет.

– Вот, что! – ответил тогда отец Гавриил. – Ты младше меня и не знаешь многих духовных вещей. Я знаю, что ты врач и искренне хочешь помочь мне, но кому, как тебе, не знать, что увеличение дозы инсулина – ведет к скорой смерти. – Старец долго молчал, не решаясь сказать другу следующее: я отказываюсь принимать лекарства, потому что не боюсь смерти. – Он сел на стул и потер свои колена.

– Как, отец Гавриил?! Без уколов ты долго не протянешь! Но если ты считаешь, что готов уйти, то сделай это в монастыре и уйди достойно как схимник, исповедавшись во грехах и причастившись Святых Таин. Останешься на келье – смерть может застать тебя неожиданно, даже в туалете. Не шути с этим, брат. – «Костыль-нога» улыбнулся, словно надеясь, что старец передумает.

– Нет, отец Никодим, все наши беды оттого, что мы слишком доверяем мирским вещам. Разве останется после этого в наших сердцах место для Бога? Я родился в день памяти святой Великомученицы Варвары и живу в келии, престол которой освящен в память той же святой. Ты образованный и знаешь, что эта святая избавляет от наглой смерти и не дает уйти без покаяния. Так что пусть обо мне позаботиться святая, а не твой инсулин… – Таков был их последний разговор.

– Что ж, – подумал тогда Никодим. – Мой сосед старше меня и опытней в духовной жизни, поэтому не буду настаивать на своем.

Так он и ушел, но теперь об этом очень жалел. Хоть и внешне они расстались друзьями, сам отец Никодим затаил в душе обиду за то, что сосед отверг его искреннюю помощь. И поэтому он решил пока даже не навещать его, думая в глубине души, что отец Гавриил прибежит к нему первый, так как, из-за болезни рук, он сам себе не мог сделать инъекцию. Упрямец не появлялся несколько дней, – заупрямился и отец Никодим:

«Ладно, посмотрим, старый пень, на сколько тебя хватит! А если настолько выжил из ума, что надеешься на помощь святых, отвергая помощь друга, то я тебе не духовник, чтоб читать мораль…»

Сейчас, когда бешеный Мурзик скрылся в кустах, отец Никодим почувствовал, как его со страшной силой грызет совесть. Он немедленно, освещая большим фонарем путь, похромал к келии Великомученницы Варвары, где, возможно, его уже ждал хладный труп отца Гавриила. Он добирался до места минут десять.

Дверь кельи была открыта. Отец Никодим быстро разыскал соседа – тот лежал на постели в келье и уже почти не дышал. Признаков бешенства у него не наблюдалось, но было ясно, что если ему сейчас не вколоть инсулин, – старец умрет в течение получаса.

Отец Никодим хорошо знал, где у старца лекарства. Набрав в один шприц инсулин, а в другой витамин B6, монах вернулся в комнату и, сделав уколы, провел восстанавливающую терапию – сменил старцу одежду и поставил капель

– Не совсем так, отец Гавриил, – улыбнулся сосед. – Ко мне прибежал твой кот, который вопил как резаный и чуть не выцарапал моему черному коту глаза. Для животного это не совсем типичное поведение, я даже заподозрил твоего кота в бешенстве. Вот и подумал, что у тебя здесь явно что-то неладно.

– Мурзик, что ли, меня выручил? Вот дела! – удивился монах. Кот же к этому времени благополучно вернулся в келью и уже без страха получить мухобойкой по морде крутился в молельной келье между ног «костыль-ноги», благодаря его за помощь. Бешеным он уже не выглядел, напротив, был довольным и спокойным.

– Он самый, Мурзик, – монах погладил кота. – Я, конечно, не твой духовник, отец Гавриил, но мой тебе совет: не искушай Господа Бога Своего и продолжай пользоваться лекарствами, и святая Великомученица Варвара поможет тебе.

– Да, отец Никодим, спасибо, я понял свою ошибку.

– Не за что, брат, пойду поковыляю обратно, принесу тебе поесть и ещё лекарств…

– Спасибо, дорогой! Знаешь, что еще принеси мне? – старец с любовью глядел на своего кота.

– Что?

– Что-нибудь вкусного для Мурзика.

– Непременно! – «Костыль-нога» рассмеялся и прихрамывая вышел из комнаты.

Из книги священника Михаила Шполянского «Мой Анабасис-3. Простые рассказы о непростой жизни. Книга для чтения в автобусе».