Суррогатное материнство у большинства людей в «серой зоне» — они не знают, как к нему относиться. Кайса Экис Экман утверждает, что это вид эксплуатации женщин в плохой экономической ситуации

Что общего между Элтоном Джоном, Сарой Джессикой Паркер, Рики Мартином и Николь Кидман? Как радостно сообщает сайт о знаменитостях журнала Glamour, все они стали родителями с помощью суррогатных матерей. И каждый раз без исключения такие истории сопровождаются фотографиями пар, которые держат на руках малышей и счастливо улыбаются. Но если бы вы спросили об этом меня, то я бы ответила иначе – все они участвовали в репродуктивной проституции и торговле детьми.

Суррогатное материнство или «контрактная беременность» означает, что женщину оплодотворяют спермой или имплантируют ей эмбрион в матку. Девять месяцев спустя у нее наступают роды, после которых она отдает ребенка родителям-заказчикам. Практически во всех случаях это происходит в обмен на деньги. Начиная с 1970-х годов более 25 000 детей в США были рождены в рамках суррогатного материнства. Однако практика все больше и больше перемещается в такие страны как Индия, Украина, Таиланд и Мексика. Только в Индии индустрия суррогатного материнства оценивается в более чем 450 миллионов долларов в год. Перед странами всего мира встает вопрос: запретить суррогатное материнство или регулировать его?

СМИ изображают суррогатное материнство как ситуацию, выигрышную для всех: бездетная пара воплощает в жизнь мечту о ребенке, а бедная женщина зарабатывает деньги, помогая другим людям. Журнал Hello! опубликовал интервью с Элтоном Джоном о том, что суррогатное материнство «расширило нашу семью самым драгоценным и идеальным образом». Журнал Vanity Fair опубликовал фотографию Рики Мартина с его близнецами, который заявил: «Я бы отдал свою жизнь за женщину, которая помогла мне привести моих сыновей в этот мир». Николь Кидман комментирует: «Наша семья по-настоящему благословенна… Никакие слова не могут передать, какую благодарность мы испытываем ко всем… особенно к нашей гестационной носительнице».

Что характерно, и Мартин, и Кидман избегают слова «мать», когда говорят о женщинах, которые выносили для них детей. Благодарности заказчиков суррогатного материнства преподносятся как успех, но по сути это лишь маскировка для огромного неравенства во власти, которое является неотъемлемой частью такого договора – родителем можно назвать только того, кто платит деньги, но не ту, кто вынашивает ребенка.

Если обратиться к таким философам и социологам как Елена Рагоне, Х.М. Малм и Кристина Систаре, то они тоже считают суррогатное материнство чем-то положительным. По их словам, оно «ломает биологическую парадигму», деконструирует нуклеарные семьи и гетеросексуальные нормы и «позволяет женщинам выйти за рамки их семейных ролей». Эти два взгляда на суррогатное материнство явно противоречат друг другу, но оба активно используются для защиты этой практики.

Однако в реальности суррогатное материнство имеет мало отношения к освобождению. Как феминистка и как гуманистка я считаю, что это набирающая обороты новая форма угнетения женщин, и у нее гораздо больше общего с проституцией, чем может показаться на первый взгляд. Если в секс-индустрии в товар превращается женская сексуальность, то в суррогатном материнстве в товар превращается женская репродукция. Элизабет Кэйн (суррогатная мать из США, которая теперь выступает против суррогатного материнства) писала, что эта практика – не более чем способ передать боль одной женщины другой женщине. Одна женщина страдала, потому что не могла стать матерью, а теперь другая женщина может страдать всю жизнь, потому что она навсегда разлучена с ребенком, которого она выносила для кого-то еще. В суррогатном материнстве дети – это конечный продукт, и по сути это торговля детьми.

Торговля беременностью зародилась в США в 1970-х годах. После того как Верховный суд США легализовал аборты в 1973 году, в стране резко уменьшилось количество новорожденных, доступных для усыновления. Некоторые американские пары обратились к международному усыновлению, но другие были против того, чтобы усыновлять детей другой национальности.

Вскоре начали появляться объявления о поиске фертильных молодых женщин, которым можно провести искусственное осеменение, чтобы они выносили ребенка и затем отказались от него. Как правило, такие объявления давали мужчины, чьи жены были бесплодными, но они все равно хотели получить генетически своего ребенка.

В ответ на появление этого нового рынка как грибы выросли агентства, которые начали сводить бездетные пары и молодых женщин, как правило, последние были из рабочего класса. К 1980-м годам сформировалась целая индустрия со своими практиками. Сьюзан Инсе провела журналистское расследование под прикрытием, и она смогла разоблачить, насколько эти практики противоречат этике.

Затем начались первые судебные процессы за опеку над детьми. Все больше суррогатных матерей, например, Мэри Бет Уайтхед в 1985 году, меняли свое решение после родов, и большинство американских судов отказывались признавать контракты о суррогатном материнстве легитимными. Судьи говорили, что родительские права нельзя продать за деньги, и за родившими матерями признавали права на их детей.

Индустрия суррогатного материнства начала разрабатывать новые пути, чтобы обойти судебные решения. Теперь родители-заказчики предпочитают одновременно нанять женщину для донорства яйцеклеток, чтобы суррогатная мать вынашивала ребенка, который не связан с ней генетически. Эта практика получила название «гестационное суррогатное материнство», и благодаря ей, если родившая мать передумает и захочет оставить ребенка, то в суде будет утверждаться, что она не настоящая мать, а только «носительница».

Имплантация эмбрионов также позволила индустрии перейти в такие страны как Индия – индийская женщина может вынашивать европейского или японского ребенка, при этом за ничтожно маленькую плату. Индийская суррогатная мать Сальма рассказывает исследовательнице Амрите Панде:

«Кто согласится на это по доброй воле? Меня до отказа накачивали уколами. От больших уколов в бедра было так больно. Поначалу я принимала 20-25 таблеток почти каждый день. Меня словно раздуло. Но я знаю, что должна это делать ради будущего моих детей. Это не работа, это мажбури (навязанное бремя). При нашей жизни хуже уже не будет. В своей деревне у нас нет ни хижины, ни урожая на поле. Дурная эта работа – мы этим занимаемся, чтобы выжить. Когда мы услышали про эти суррогатные дела, у нас не было одежды, чтобы переодеться после дождей – только та, что промокла – и дом наш развалился. Что нам было делать?»

В прошлом году правительство Индии запретило суррогатное материнство для одиноких заказчиков и пар геев, чтобы как-то приостановить ситуацию, когда страна превращается в рай репродуктивного туризма. Это вызвало дискуссии о морали, сексуальной идентичности и определениях того, что такое «настоящая» семья. Критиков суррогатного материнства называли консерваторами, моралистами и гомофобами.

Как феминистка, я считаю, что нужно обсуждать суррогатное материнство не с точки зрения того, кем могут быть родители-заказчики, а с точки зрения того, что представляет собой суррогатное материнство как таковое. Меня волнуют два вопроса: Суррогатное материнство – это репродуктивная проституция? И суррогатное материнство – это торговля детьми?

Первый вопрос вызывает у многих шок. На первый взгляд кажется, что суррогатное материнство – это противоположность проституции. Это репродукция без секса, а не секс без репродукции. Мы видим образы миленьких детей и счастливых семей, а не похабных борделей. На рынке оказывается «святая матка», а не вагина. Архетип, рекламирующий суррогатное материнство – благостная Мадонна, а не «шлюха».

Несмотря на эти различия в обоих случаях речь идет о торговле частями тела женщин. В обоих случаях продвигается идеология того, что тела женщин существуют не для них самих, а для целей других людей, а потому их можно для этих целей купить.

Нам говорят, что женщины должны предлагать секс одиноким, больным или имеющим инвалидность мужчинам. Как будто существует право на секс. Нам говорят, что пары геев, одинокие мужчины и бесплодные женщины нуждаются в детях. Как будто существует право на детей. В обоих случаях женщин обязывают удовлетворить чужие желания – заниматься сексом, которого они не хотят, рожать детей, которых они больше никогда не увидят. Женщин превращают в фабрики – в тела для производства секса для других людей и детей для других людей. В обеих индустриях женщин используют как инструменты, как будто они не люди со своими собственными чувствами.

Шведская интеллектуалка Нина Бьорк писала, что один из признаков богатого общества – неспособность различать желания и потребности. Мы желаем того, что не является нашей потребностью, и называем желания потребностями. И наши так называемые потребности становятся все более специфичными: если мы желаем, чтобы у нас были свои дети, то мы заявляем о праве использовать матку другой женщины ради своих целей. И за этой искаженной логикой стоит агрессивное извлечение прибыли, которое с легкостью превращает желания групп, обладающих экономической властью, в якобы очевидные человеческие права.

Второй вопрос касается детей. В этом суррогатное материнство действительно отличается от проституции. Мы больше не говорим только о том, кто покупает, и той, кто продает, появляется третья сторона – ребенок. В коммерческом суррогатном материнстве ребенок по факту превращается в продукцию. Несколько тысяч долларов платятся матери, которая взамен отказывается от рожденного ею ребенка. Как на это ни посмотри, но это торговля детьми. Дети продаются и покупаются.

Однако даже если речь идет об альтруистическом суррогатном материнстве, оно полностью меняет то, как мы смотрим на детей: как на продукцию, передача которой регулируется контрактами. Детям отказывают в праве быть со своими матерями, которые носили их в своем теле в течение девяти месяцев.

Последнее время начали заявлять о себе повзрослевшие американские дети, которые родились в результате первой волны суррогатного материнства 1980-х годов. Например, тридцатилетняя Джессика Керн, которая участвует в кампании за запрет суррогатного материнства. Она говорит в статье для «New York Post»: «Разве я сама бы на это согласилась? Когда единственная причина твоего существования – огромный чек, это унизительно». Мужчина под псевдонимом «Брайан» пишет в своем блоге «Сын суррогатной матери»: «Да, я злюсь. Я чувствую, что меня обманули… Для меня это стыдно и паршиво. Черт, это паршиво для всех нас».

Все ли дети, рожденные суррогатными матерями, так считают? Разумеется, нет. Но истории Джессики и Брайана – это достаточный повод, чтобы еще раз подумать о суррогатном материнстве. Мы имеем дело с индустрией, и, если мы ничего не сделаем, она станет такой же гигантской как индустрия проституции. В обоих случаях капитализм распространяется в самые базовые области того, что значит быть человеком. Наше собственное происхождение становится коммерческим. Суррогатная мать не производит и продает «предмет», она продает собственное тело и собственного ребенка.

У суррогатного материнства уже есть еще одна параллель с проституцией. Появились первые сообщения о продаже женщин с целью принуждения к суррогатному материнству в Таиланде и Китае.

Как бы мы ни сочувствовали Элтону Джону, Рики Мартину или Николь Кидман, мы обязаны спросить себя: есть ли в нашей жизни то, что нельзя покупать и продавать? Как насчет самого важного – нас самих, нашего происхождения, наших тел? И если вы ответите да, то я призываю вас помочь остановить индустрию суррогатного материнства, пока не стало слишком поздно.