Материал журнала «Семья и школа», № 7, июль, 1989.

Около полутораста лет назад один начинающий русский прозаик поделился с читателями поразившим
его
наблюдением.
«Для облегчения одинакового понимания
между
людьми
одного… семейства, — писал он, — устанавливается
свой
язык,
свои обороты речи, даже — слова, определяющие те оттенки понятий, которые для других не существуют».
Этим
молодым литератором был автор трилогии «Детство. Отрочество
Юность» Л. Н. Толстой.

Пройдет столетие, и другой известный писатель, живший в другой стране и писавший на другом языке, также удивится этому любопытному факту. Ж.-П. Сартр, французский прозаик и философ, так напишет о семейном языке в своей автобиографической книге «Слова»: «У нас возникли собственные мифы, словечки, излюбленные шутки. На протяжении почти целого года по крайней мере одну фразу из десяти я заключал с иронической покорностью: «Но это неважно». Я говорил: «Вот большая белая собака, она не белая, а серая, но это неважно». Мы завели манеру оповещать друг друга в эпическом стиле о ничтожнейших событиях, случавшихся с нами. Мы говорили о себе в третьем лице множественного числа. Мы ждали автобуса, он проезжал мимо, не останавливаясь, тогда один из нас возглашал: «Земля содрогнулась от их проклятий, посланных небесам», — и мы принимались хохотать. На людях нам достаточно было подмигнуть друг другу, чтобы почувствовать себя сообщниками».

А что же языковеды? Неужели они прошли мимо этого явления? Нет, многие из них задумывались над природой этого феномена, но почти всегда писали о нем мимоходом, попутно. Впервые, пожалуй, обратил на него пристальное внимание известный американский лингвист Э. Сэпир. Он отмечал: «Между языком как целым и индивидуализированной речью отдельных людей обнаруживается род языковой связи, которая не часто является предметом рассмотрения лингвистов… Это подразделения языка, находящиеся в употреблении у группы людей, связанных общими интересами. Такими группами людей могут быть семья, ученики школы… группы друзей в четыре и пять человек. Каждая из них стремится развить речевые способности, обладающие символической функцией выделения данной группы из более широкой группы… Полное отсутствие лингвистических указателей таких мелких групп неясно ощущается как недостаток или признак эмоциональной бедности».

Не со всем сказанным Сэпиром можно согласиться. В частности, особый язык семьи вряд ли является результатом сознательного стремления ее членов выделиться из более широкой группы. Но Сэпир прав, когда утверждает, что полное отсутствие своеобразных «домашних» словечек, оборотов, интонаций может быть воспринято как некий изъян в образе жизни семьи, как свидетельство ее эмоциональной бедности. В самом деле, если с близкими говорят, как с другими, «как со всеми», не означает ли это, что членам семьи недостает сердечности, «домашности» отношений, что они внутренне не так уж и близки…

Если же говорить о семье, которую принято считать благополучной, то, видимо, можно отметить такие ее черты, как тесную близость детей и взрослых, долговременность их совместной жизни, общность целей, взаимную солидарность «чад и домочадцев», отсутствие жесткой регламентации действий и поведения, неформальный характер взаимоотношений, глубокое знание друг друга.

Все эти особенности семьи вносят свой вклад и в созидание ее особого языка. Естественно, этот язык не закрыт от внесемейных реальностей, от влияния многообразных «голосов жизни». Напротив, каждый из членов семьи представляет какой-то из таких голосов — это обусловлено его профессией, возрастом, образованием, социальными связями вне семьи, уровнем развития чувства языка. Другими словами, неповторимость домашней речи во многом обусловлена тем, что в каждой семье разнящиеся голоса взрослых и детей складываются каждый раз в свой, особенный узор.

В то же время в семьях с высокой внутренней спаянностью складывается своеобразный фильтр, проходя через который все элементы языка, используемые ее «чадами и домочадцами», как бы приводятся к общему знаменателю. В результате такого многолетнего взаимодействия и возникает внутрисемейный язык, многое в котором, как правило, недоступно «посторонним».

Зададимся теперь вопросом: что же это за язык, что это за слова и обороты речи, которые мы называем домашними, семейными, фамильными? Для поисков ответа на поставленный вопрос этот язык надо изучить, слова и выражения семейного лексикона надо зафиксировать и затем проанализировать. Но внутрисемейная жизнь — чрезвычайно интимная сфера, проникнуть в которую постороннему, не нарушив ее сути, практически невозможно; на домашнем языке с чужим ведь говорить не будут… Поэтому для лингвиста остаются два пути: собирание по крохам, по крупицам материалов о своеобразии внутрисемейного речевого общения, имеющихся в опубликованных воспоминаниях, дневниках, письмах, и путь анализа языка собственной семьи. Второй путь, естественно, короче и эффективнее (хотя он плох тем, что ограничен рамками одной семьи; но эта беда поправима, если только таких анализов семейных языков накопится достаточное количество). Этим вторым путем воспользовался и автор данной статьи.

Несколько лет назад в нашей семье решено было заносить в специально заведенную тетрадь все слова, выражения и целые фразы, которые используются исключительно в домашнем общении. Это оказалось увлекательным и интересным делом для всех членов семьи (состоявшей из четырех человек: папа, мама, бабушка и сын). Каждый вносил свою лепту в составление этого семейного словарика, вспоминая и записывая все новые и новые слова и предложения, имеющие для нас особый смысл и часто звучащие в доме. Вскоре число зафиксированных речевых единиц перевалило за три сотни. Но список постоянно пополнялся, потому что время от времени в памяти всплывали не записанные еще слова и фразы; да к тому же и новые семейные слова появлялись регулярно. Затем все они были перенесены на отдельные карточки, что позволило их классифицировать. И стали выявляться любопытные факты. Оказалось, например, что треть этих выражений берет свое начало в детской речи сына. Это, конечно, вполне объяснимо. Как пишут американские педагоги Р. Грин и В. Лаксон, почти каждая семья сохраняет несколько маленьких жемчужин из слов и фраз, произведенных малышом, следовавшем своей собственной логике.

Какие же слова и фразы из детской речи осели в нашем семейном языке? Они весьма разнообразны по своему происхождению, составу, по возможностям их использования. Большую часть из них составляют детские слова, поступающие в качестве заменителей общепринятых слов. Так, слово «билкин» в шутку заменяет слово «драчун», подобие аббревиатуры «веве» обозначает «велосипед», а давно бытующее в нашей семье слово «вуйно» имеет два значения — «больно» («А это вуйно?» — «А это больно?») и «холодно» («Ой, вуйно!» — «Ой, холодно!»). Некоторые общепринятые слова в семейной речи употребляются в переосмысленном значении. Например, слово «подружка» означает «сова». Сын в детстве испытывал страх перед совами, мы слегка подтрунивали над ним из-за этого, называя сову на рисунках в детских книжках его подружкой — так это слово и осталось в нашей речи. Наряду с этим широко используются авторские образования — «бабирушка» (отбивная котлета), «щелкалка» (скрепкосшиватель), а также образования по аналогии – «пессимистничать», «дошкольничать».

Наравне с отдельными словами широко используются разнообразные словосочетания и целые предложения. Так, предложение из выполнявшегося еще в первом классе упражнения, написанное с двумя смешными ошибками («Бека живет в дуле» вместо «Белка живет в дупле»), употреблялось в тех случаях, когда в тетрадях сына мы обнаруживали ошибки (обычно спрашивали с иронией: «Что, бека все еще живет в дуле?»).

Много слов и фраз такого рода было заимствовано из речевого репертуара других детей или из речи персонажей детских книг, фильмов, грампластинок. Услышав однажды, например, как маленький мальчик, не желая отпускать уезжавшего дедушку, сказал: «Я буду по тебе хотеть» (вместо «Я буду по тебе скучать»), нельзя было не запомнить эту прелестную фразу. Так она и осталась в нашей семье и часто звучит грустно-шутливо, когда кому-нибудь из нас доводится уезжать. Другая ситуация — ухудшение погоды — нередко комментируется у нас в семье фразой — «затянуло бурой тиной» из песенки черепахи Тортиллы («Приключения Буратино»).

Большую роль в том, что многие детские слова и выражения оказались столь живучими, сыграло то обстоятельство, что в семье постоянно велся дневник речевого развития сына и по материалам этих записей впоследствии была составлена целая самодеятельная книжка. В ней в отдельных главках собраны многие детские слова, вопросы, комментарии, просьбы и обещания, загадки, придуманные сыном, сочиненные им стихи, сказки, рассказы.

Здесь, однако, необходима одна оговорка. В своей знаменитой книге «От двух до пяти» К. И. Чуковский писал: «Нужно решительным образом осудить тех чадолюбивых родителей (к счастью очень немногих), которые, гурмански смакуя причудливую лексику детей, для собственного развлечения нарочито консервируют в их речи всевозможные «сердитки» и «мокрессы» и тем самым тормозят ее развитие». По поводу этого справедливого в целом предостережения нужно сказать следующее. Отдельные детские слова могут стать общим достоянием всех членов семьи, но при этом их игровой, условный характер ясно ощущается всеми. Эти слова используются в соответствующих семейных ситуациях преимущественно в качестве шутки или как средство снятия возникшей вдруг напряженности в отношениях. Обычно они сосуществуют с общеупотребительными словами. Такое параллельное существование в речи ребенка разноплановых синонимов – общеупотребительного и внутрисемейного — способно лишь обогатить его речь, развить у него чувство языка, воспитать вкус к слову. Поэтому речь идет не о консервации детских ошибок, а, скорее, о расконсервации потенциальных речевых возможностей ребенка, о развитии у него чувства слова.

Мы солидарны с филологом Л. И. Крысиным, который говорит, что в семье, где царит атмосфера внимательного отношения к детскому слову, где ребенок чувствует свободу своей речевой деятельности, где поощряются речевые перевоплощения (малыш говорит за себя, за лошадку, за куклу), усвоение языка и развитие речи идут более успешно, чем в семьях, в которых взрослые часто отмахиваются от назойливых вопросов детей, да и их склонность к болтовне отнюдь не поддерживают…

Заканчивая разговор о детских вкраплениях в нашем семейном языке, хотелось бы подчеркнуть, что эти детские слова — светящиеся огоньки из тех скрывающихся вдали прекрасных лет, когда каждое слово было открытием — открытием языка и открытием мира.

Но, как уже говорилось, детские слова составляют лишь треть нашего семейного лексикона. При анализе выяснилось далее, что некоторая часть семейного словаря заимствована не только из русского, но и из других языков (наша семья многоязычна: родной язык отца — украинский, мамы и бабушки — русский, сын двуязычен; кроме того, папа и мама — преподаватели немецкого и английского языков, в той или иной мере владеют и некоторыми другими языками). Основную же часть специфического языка семьи составляют слова, обороты и фразы двух типов.

В первую группу входят слова и выражения, омонимичные общеизвестным языковым единицам, но приобретшие в семейном общении особое значение, понятное только членам семьи. Во вторую — разнообразные словесные изобретения, существующие и функционирующие лишь у нас в доме.

Слово «Давидик», например, обозначающее всякую оставшуюся безнаказанной детскую шалость или недисциплинированность, а также самого проказника, укоренилось в семье после того, как много лет назад мы с женой прочли книгу А. Битова «Уроки Армении», в которой он помимо прочего делился своими впечатлениями о своеобразии воспитания детей в армянских семьях. «Меня поразила, — читаем мы в этой прекрасной книге, — какая-то немыслимая, абсолютная свобода младенца, такой мне не приходилось наблюдать раньше. Я вошел впервые в квартиру моего друга — семья была на даче, — стал озираться: как он живет, мой друг? Вот стиральная машина, я таких не видел — пощупал. Брякнула отломанная крышка. «Это Давидик», — с удовлетворением сказал мой друг. «Как? — удивился я.— Ему же два года!» — «Нет, двух еще нет», — сказал друг. Я тронул пальцем пишущую машинку. Она тускло звякнула, как консервная банка, — она не действовала. «Это тоже Давидик?» — пошутил я. «Давидик, — чуть ли не гордо сказал друг. — Извини, у меня только такая чашка,— сказал он, наливая кофе,— было двенадцать, осталась одна».— «Давидик?» — «Давидик». С возрастом,— подчеркивает Битов,— строгость родителей возрастает в армянских семьях «пропорционально пробуждению сознания» — умиление и всепрощение сменяются незаметно требовательностью и строгостью, так что «к тому возрасту, когда… в наших семьях дети окончательно выходят из повиновения, а родители все более попадают в зависимость, здесь, казалось, строгость отношения достигала уже таких пределов, что отпадала даже необходимость проявлять ее…»

Фраза «Мы клевещем позором»… вместо «Мы клеймим позором», услышанная из уст одного незадачливого выступающего, в шутку употребляется не только в нашей семье, но и в речи некоторых наших знакомых — так она им пришлась по вкусу.

Бабушкина восхищенная фраза «Таких детей еще не было!», звучавшая при появлении каждого очередного внука в семьях ее дочерей, стала употребляться всякий раз, когда надо сыронизировать по поводу качеств того или иного маленького человечка.

А известный канцеляризм «Ремонту не подлежит», неоднократно изрекаемый работниками службы быта, но свидетельствующий не об абсолютной непригодности той или иной вещи, а, скорее, о профессиональной некомпетентности или нерадивости работника, стал с ироническим подтекстом использоваться для обозначения любого неудачного контакта со службой быта.

Особую, достаточно большую группу фамилизмов составляют внутрисемейные имена, в чем отчетливо проявляется интимность отношений между членами семьи. Об этом интересном явлении имеется тонкое наблюдение Ф. Энгельса. «Каждому, кто знал Мавра в его домашнем быту и интимной обстановке, — писал он,— известно, что его там называли не Маркс, и даже не Карл, а только Мавр, так же, как каждый ведь среди нас имел свое прозвище, и когда переставали называть по прозвищу, то прекращалась и самая интимная близость».

Из опубликованных писем, дневников, воспоминаний мы узнаем самые разные имена, шутливые прозвания, интимные прозвища, которыми наделяли друг друга близкие люди. Иногда эти имена и прозвища перешагивают границы одной семьи, превращаясь в средство межсемейного общения. Показательный пример возникновения такого имени и его последующего функционирования
приводит
поэт К. Я. Ваншенкин в своих воспоминаниях об известном советском публицисте Анатолии Аграновском: «И еще забавная деталь в отношениях. Люди, столь близко знающие друг друга, говоря по телефону, обычно не называют себя, за них представляется их голос. И вдруг что случилось? Толя не узнал меня. Сказал свое обычное «аллёу», но чувствую, говорит с кем-то другим. Я спрашиваю:

— А ты знаешь, с кем беседуешь?

Он
несколько
опешил
и
назвал
имя — не мое.

Я предложил:

— Называй уж меня просто Петей. Он уже узнал
и, несколько смущенный, протянул:

— Ла-адно. И ты меня, Петюня…

И мы стали так друг друга называть, сначала смеясь, а потом, попривыкнув, и серьезно. Люди, даже знавшие нас, порой таращили глаза, ничего не понимая.

Дошло до того, что его сыновья начали называть меня дядей Петей, а моя дочь именовала так его. А недавно — Толи уже не было — я поднялся к ним, и Антон, врач-офтальмолог Антон Аграновский, открывая мне дверь, сказал:

— Здрасьте, дядя Костя. — И тут же поправился: Дядя Петя… В этой его нарочитой как бы оговорке было что-то очень трогательное, преемственность, что ли».

В нашей семье, разумеется, также было и теперь есть немало самых разнообразных домашних имен, детских синонимов слов «мама», «папа», «бабушка», ласковых и шутливых прозвищ и так далее.

Как видим, семейный словарь не является чем-то застывшим: напротив, он отличается особой подвижностью, постоянно видоизменяется. С течением времени некоторые фамилизмы выходят из употребления, а другие приходят извне или рождаются в домашнем общении. Продолжительность активной жизни слов семейного языка различна: есть слова и фразы, используемые десятилетиями, и есть слова-метеоры — внезапно вспыхивают, но и гаснут вскоре, а то и вовсе оказываются однодневками.

Отличаются слова внутрисемейного языка и по степени их употребительности. Некоторые из них — общее достояние, они живут в домашней речи всех членов семьи. А другие являются собственностью кого-то одного из взрослых или детей; остальные же ими обычно не используются, но, разумеется, их понимают. Отдельные домашние слова переходят семейные границы и применяются в общении с друзьями.

Слова и фразы семейного языка обычно рождаются преимущественно в доверительных отношениях (нежность, ласка, общая радость, признательность и т. п.), при общении родителей и детей без посторонних, в повторяющихся социально-бытовых ситуациях, особенно подчеркивая в них элемент комического (юмор, шутка, легкая насмешка, ирония и т п.). Семейный язык—это язык тонкого подтекста, язык почти неуловимых ассоциаций и оттенков, язык истинного взаимопонимания. Он и нужен для повседневных многообразных, богатых оттенками отношений близких людей, когда одних лишь общепринятых, общеизвестных слов и словосочетаний — мало; они не выражают всю полноту или оттенки чувств. И, разумеется, здесь сказывается человеческая склонность к словотворчеству, отнюдь не замкнутая лишь в возрасте «от двух до пяти».

Конечно, развивающийся, живой семейный язык возникает лишь там, где есть тесное единение членов семьи, их глубокое и всестороннее взаимопонимание. И потому семейное слово — это символ единства семьи. Развитию домашней речи помогает чувство языка, интерес к живому человеческому слову у всех членов семьи. И еще очень важное: жизнь семейного языка немыслима без чувства юмора. И потому семейное слово — это слово смеха и радости.

Язык необъятен. Язык — океан, вбирающий в себя и самые маленькие речки. Ручеек семейного слова тоже питает его. Вот почему и семейное слово заслуживает того, чтобы вслушаться в него, порадоваться тому богатству чувств, которое воплощено в нем.