Недавно известный священник сказал, что «женщина слабее умом». Примерно так разговаривают с прихожанками некоторые священнослужители. Сегодня в Церкви соседствуют несколько трендов общения с паствой – от уважительно-бережного до «смиряющего гордыню». И если взрослый человек с опытом церковной жизни легче справится с этой ситуацией, то для ребенка или человека, начинающего свой путь, это может быть непросто. Об осмыслении такого опыта – Софья Стебловская.

Туманным ноябрьским утром я шла с коляской по пустой улице. Рядом со мной шла 8-летняя дочка и рыдала в голос: «Никогда больше в твою церковь дурацкую не пойду! Не пойду! Никогда!» Она размазывала слезы и голосила почем зря, не сдерживаясь.

Ее впервые в жизни не допустили к Причастию, причем довольно грубо, едва не оттолкнув от Чаши.

После рождения младшего нам стало очень трудно добираться в храм в центре города, куда мы регулярно ходили. Пришлось найти храм поближе.

Милый спальный район, волею судеб ставший новым центром Новой Москвы. Старинная церковь, в прошлом сельская, века полтора назад полностью удовлетворявшая нужды села, а теперь не способная вместить всех чающих района, жителей в котором больше, чем в среднем российском городе.

Служит в ней монах, отец N. В общении с прихожанами практикует суровость, называя ее «апостольской простотой». Придерживается домостроевского гуманитарного стандарта – то есть не сомневается во вторичности женщин и пользе физических наказаний для детей.

«Твое дело – на кухне сковородками греметь, а рассуждать не надо!» – наставил он как-то раз мою знакомую.

Мое знакомство с ним много лет назад началось с его первого вопроса на исповеди:

– Захожанка, что ли?

Чувствуя себя пригвожденной к позорному столбу духовным диагнозом, я пыталась найти ответ, но он спросил следующее:

– Верующая вообще?

Этот вопрос меня вообще парализовал.

– Гордая, что ли? Гордыню надо выбивать!

Итогом с пользой проведенного вечера были рыдания дома – но не от осознаний той бездны, над которой я стою, а от чувства униженности и растоптанности. Супруг рвался пойти и поговорить с пастырем «по-мужски».

За 15 лет жизни в районе я узнала о многих подобных случаях от людей, с которыми близко общалась: соседи, родители с детской площадки, врач из поликлиники, воспитатель детского сада.

Роднило истории то, что люди оставались с ощущением опустошенности и обиженности. Некоторые даже ездили в Чистый переулок, но им сказали, что такой уж он, отец N, его уже не переделаешь.

Прелестный младенец не был допущен к Причастию, потому что позволил себе зайтись плачем. А это, как известно, явный признак того, что «в дите сидят бесы», о чем и было объявлено родителям.

Родители, которые «вздумали» назвать дитя не по святцам, были отчитаны до слез.

Сестре, которая хотела отпеть своего душевнобольного брата, было доходчиво объяснено, что душевнобольные люди – плод неправедного рода, и надо больше молиться о упокоении предков, а не отпевать бесноватых.

И тому подобное.

Приняв решение пойти в церковь с детьми, я надеялась избежать контакта с зорким пастырем.

Накануне в субботу вечером мы с дочкой исповедовались – «как порядочные», как называет это моя воцерковленная знакомая, то есть не в воскресенье аккурат перед Литургией, наскоком вклинившись с младенцем в дисциплинированную очередь, часто полуформально и наспех. А с чувством, с толком, с расстановкой, после субботней вечерней службы. И конечно, не отцу N, а другому священнику.

Сердобольный клирик посоветовал прийти на раннюю Литургию, часам эдак к 7. Почему? Потому что на ранней Литургии не будет N, который никогда не пропустит таких отступников, как непостящиеся кормящие женщины. Учитывая, что ночь моя была разбавлена коликами и прочими младенческими спецэффектами, следование совету оказалось мне не по зубам.

Мы пришли на позднюю Литургию, и я понимала, что пытаться попасть к Причастию мне – гиблое дело! Отец N лично фильтрует тех, кого исповедовал накануне не он.

– У меня дети с 4 лет исповедуются и говеют! А ты не можешь? – пророкотал он молодой женщине с малышом, которой я сочувствовала всем сердцем.

Единственным причастившимся из семьи в тот день оказался 5-месячный младенец Вася. Дочка подошла ко мне, зареванная и расстроенная – невычитанное последование отец N простить не смог.

А дальше – мы шли по пустой воскресной улице…

Мне пришлось провести много бесед, приобщить к ситуации чутких крестных, знакомых священников и проявить чудеса такта, прежде чем она снова согласилась пойти на исповедь. И вообще в церковь. В церковь в центре, куда мы ходили прежде.

***

На самой первой исповеди я назвала батюшку «святой отец».

– Святой отец – в западных сериалах, «Просто Марию», наверное, в детстве смотрела, – сказал он мне с улыбкой. – А я отец Анатолий.

Я не знала, что перед исповедью надо читать каноны, а перед причастием – последование. Накануне я трескала торт в гостях у подруги. Утром напилась кофе. В сам момент исповеди на мне не было крестика. На излюбленный вопрос отца N – «Верующая ли ты?» – я, скорее всего, ответила бы отрицательно. Мне было незнакомо слово «кафизма».

Но я несла с собой ужас и отчаяние, с которыми рано или поздно сталкивается каждый молодой человек, встречаясь со смертью близких и конечностью жизни – «видех бо во гробе брата своего безславна и безобразна»; я была переполнена ощущением бессмысленности мелькающей картинки; я хотела, чтобы мне сказали, что есть куда и зачем жить. И я говорила об этом…

…помози ми яко немощну, окорми мя яко странна…

И батюшка из маленькой сельской подмосковной церкви слушал и слышал. И допустил меня к Причастию, первому в жизни.

Должен был он так поступать по справедливости? Конечно, нет.

Но где, как говорится, были бы мы все, если бы с нами всегда поступали по справедливости?

Я боюсь помыслить, что было бы со мной, если бы первым моим исповедником был отец N. Вполне вероятно, что знакомством с ним мои поиски и закончились бы. И мне больно думать, что кто-то молодой, страдающий и неискушенный прошел через такой опыт.

На сайте церкви есть фото отца N, грозного как Саваоф, разящего как «Спас Ярое око», и его высказывание: «Человек! Ты рожден для Вечности!»

Да, конечно. Но в вечность не попадешь, минуя земную жизнь. Только транзитом – со всеми этими усталостями, болячками, маститами, мигренями, недосыпами. А значит, и усталость матери, и недосып отца, и вот эти все «труды многотрудныя плоти» – тоже важны, их надо видеть и признавать. И если женщина с младенцем дотащилась по слякоти под осенним дождем, надо ли ее казнить, как вора-рецидивиста, за то, что она не постилась три положенных дня? Милость или справедливость?

Если 8-летний ребенок не умеет еще самостоятельно вычитывать большой массив Последования ко святому Причастию – стоит ли его отгонять, как забредшую в огород козу? Справедливость или милость?

У меня нет ответов на эти вопросы.

Учителя, психологи, врачи и, конечно, священники – это те профессии, представителям которых дана локальная ситуативная власть над человеком. И от того, как поведет себя учитель или священник, зависит порой судьба человека.

Огромный разрыв между современными гуманистическими стандартами и практиками общения многих священников с паствой – отдельная широкая волнующая тема. Разница между социальным и психологическим обликом человека ХХI века и человека традиционного, к которому часто апеллирует Церковь, – безграничное море.

Но главное в этой нередкой истории – то состояние, в каком оказывается человек и из которого ему приходится выбираться.

Справедливости ради скажу, что у батюшки есть и фанаты. Вот, например, В.В., женщина пенсионного возраста – добрейший и милейший человек, бывшая детсадовская воспитательница моей дочки, абсолютная Арина Родионовна, любимица всех окрестных детей. Она и на пенсии, выгуливая внуков, продолжает зорко следить и дарить своим вниманием всех детей на ледяной горке или на площадке – потому что можно увести человека из сада, но нельзя вывести сад из человека.

– Да, батюшка у нас строгий! Нравится мне – со мной так и надо, я ж себя знаю! Как крапивой отхлещет, родимый! И прямо хорошо!

Я начинаю прикидывать, за что можно было б отхлестать В.В., и понимаю, что меня тогда вообще можно предать анафеме… В.В., буду честна, не одинока. Да и вообще, приход довольно сплоченный. А значит, не все так просто. И отец N тоже кому-то приходится по мерке. И вообще, дай ему Бог здоровья, конечно. Но со мной так не надо.

Меняйте приход или терпите

Максим Первозванский, клирик храма Сорока Севастийских мучеников, Москва, главный редактор молодежного журнала «Наследник»:

– Попробуем понять, как действовать человеку, который оказался в сложной ситуации, оказался травмирован и смущен.

По большому счету, если вы живете в большом городе, то проблемы вообще нет – вы можете поменять приход, если правила и подход настоятеля вас не устраивают. Если батюшка строг и вы в курсе правил – то подстраивайтесь. Настаивает он, чтобы дети читали последование – значит, имейте это в виду, если вы хотите остаться в этом приходе, или меняйте приход. В принципе, конечно, хорошо «прилепиться» к одному приходу и батюшке, изучить его требования, ходить на исповедь именно к нему, со временем и он будет знать ваши особенности. Но ситуации бывают разные, и человек может оказаться в другом храме.

Если же человек живет в местности, где один храм на 100 км, то нужно приспосабливаться, тут сложнее. Приход не поменяешь. Тут вы оказываетесь в той же ситуации, как и в ситуации со злым соседом. Надо терпеть. Конечно, речь не идет о случаях, когда батюшка начинает откровенно «чудить» – тогда прихожане вправе пожаловаться архиерею.

Что касается того, что с новоначальными и «продвинутыми» нужно вести себя по-разному, тут спорно. Некоторые новоначальные нам еще фору дадут! Человек, который всерьез приходит к Богу, многое может потерпеть. Не говоря уже о том, что и смирение – не последняя для христианина вещь, а строгость часто – и есть настоящая любовь. Самой искусительной такая ситуация может оказаться для «захожанина»: он сделал одолжение, пришел раз в год на исповедь, а его – р-раз, и по шапке! Тут ему может быть сложно!..

Главный критерий – духовная польза

Протоиерей Андрей Федоров, клирик Свято-Никольского храма села Макарово Московской области:

При всей важности соблюдения поста и молитвенного правила пастырский подход к аскетической дисциплине должен быть, конечно, дифференцированным. Нельзя предъявлять одинаковые требования к христианину, только вступающему в Церковь, и к тому, кто уже не один год идет по пути духовной жизни.

Задача священника, на мой взгляд, в том, чтобы не заглушить еще нежное духовное растение «бременами тяжелыми и неудобоносимыми».

Одно дело – монах, здесь своя мера поста. Или здоровый молодой человек: почему бы и не попоститься построже! Совсем другое дело – больной, или беременная женщина, или младенец. То же самое относится, конечно, и к покаянной дисциплине. Не случайно Церковью установлен примерный возраст первой исповеди для ребенка – 7 лет. Примерный – потому что все дети разные! Кто-то уже в пять лет может по-настоящему осознавать свой грех и искренне каяться, для кого-то это трудно и в восемь, и в девять…

Так что «суббота для человека, а не человек для субботы»!

А главным критерием правильности отношений прихожанина и священника, как об этом напоминали наши выдающиеся духовники, например, архимандрит Кирилл (Павлов), должна быть духовная польза. Получаешь ты духовную пользу от общения с данным священником – слава Богу. Нет – нужно искать другого. Но это уже отдельная тема.