Для большинства женщин старение — это очень страшно. При этом у мужчин такого страха нет — они довольно спокойно принимают возрастные изменения, и не спешат уходить с «брачного рынка», когда седеют и покрываются морщинами. Психолог Анастасия Рубцова открыла в себе, что ей нравится то, как она меняется с возрастом Вчера делала сэлфи для подруг в чатике. И поняла, что мне нравится стареть. Иногда страшно, но нравится. Нравится видеть, как начинают проступать сквозь мое лицо отцовские черты. Вдруг как-то мимолетно повернешься, волосы наверх – и вот он, как будто стоит в зеркале. Мистика, даже страшно немного. Нравится видеть в овале собственного лица бабушку, но ту бабушку, которую я не знала — я-то родилась, когда ей было уже 50, а бабушку в моем нынешнем возрасте, с моим нынешним подбородком и вот этой провисающей линией кожи под подбородком, я разглядывала только на фотографиях. И иногда, когда особенно скучаешь по бабушке, можно провести по этой линии вдоль шеи, «бабушка, ты тут». Нравится, что мир больше ничего не требует от меня в смысле внешности – ну или я стала нечувствительна к голосам мира, оглохла. Что можно больше не наряжаться и почти не краситься, отменить к чертям каблуки, быть синим чулком (в синих чулках, если вдуматься, много экспрессии, в Европе цветные чулки последний писк). Позволить себе быть бескомпромиссно некрасивой, без фильтров, без ботокса, есть после шести, красить ногти по вдохновению, а не по обязанности. Одеваться не чтобы понравиться, а чтобы выглядеть достойно. Это уж точно не менее интересная задача. И, как следствие, теперь уже точно занимаешься йогой для радости и спортом для удовольствия. Не для «подтянутых ягодиц» или «плоского животика», а чтобы ничего нигде не болело. Не предъявляешь претензии телу за то, что оно как-то не так выглядит – помилуйте, для кого «выглядит», в чьих глазах? Не смешите меня. Никто не смотрит, а кто смотрит – те не оценивают, а кто оценивает – и не лень им, серьезно? Наконец-то наступает тотальная свобода от власти чужих взглядов. Как-то привыкаешь говорить организму «спасибо». Что справляется, не ломается в ответственные моменты, а ведь мог бы и подвести. Вдруг чувствуешь, какая нежная наощупь увядающая кожа, как лепестки нарциссов. Гораздо нежнее, как по мне, чем тугое и упругое. Есть в ней эстетика поздней осени, очарование теплого солнечного дня в конце октября. Нравится, что мир начинаешь видеть сложным. Стираются в голове конструкции «да надо просто…», «да он просто должен…», «да ей просто надо…». На практике оказывается, что ничего не просто, кругом сложное переплетение взаимосвязей. За одну ниточку потянул – в пятнадцати местах отозвалось. Даже яблоко не «просто», в нем фотосинтез, и опыление, и жуки, и личинки жуков, и формулы дисахаридов. Необычайно увлекательные миры. Что уж говорить о людях. Поэтому в работе тоже сначала долго приглядываешься к сложности, строишь и проверяешь гипотезы, потом только открываешь рот, чтобы что-то сказать. Зато насколько больше кайфа можно получать от музыки, фотографии, архитектуры, кино, вообще от всего, что красиво, сложно и талантливо сделано. Раньше такого не было. Раньше, в совсем ранней юности, мне казалось, что самые душераздирающие и честные песни это «соглашайся хотя бы на рай в шалаше», ну, или какая-нибудь «если хочешь остаться, останься просто так». Теперь я как-то сомневаюсь в существовании рая (и дело не в том, что в шалашах обычно плохо с горячей водой, хотя это тоже неприятно). И думаю, что иногда оставаться не стоит, даже если хочется. Еще мне нравится — о, я прямо чувствую, как приоткрывается для меня та щель, которая появилась у современного человека между взрослостью и старостью – когда дети уже выросли, и ты опять на свободе. Можешь пить вино, валяясь на полу с книжкой. Можешь ложиться спать под утро, слушать дождь, баловаться веществами, уходить на дискотеку до утра. Сил уже маловато, но, если не мечтать о бурных оргиях и кругосветных путешествиях, должно хватить. На мои жалкие фантазии – читать, писать, работать, рисовать – точно хватит. Нравится, что с годами вылепился полезный навык – умение горевать быстро. Потерь становится больше, но это еще полбеды, главное, все меньше времени, чтобы сидеть над каждой потерей много месяцев, качая ее на коленях. Подолгу рыдать над неудачами — в отношениях, в проектах. Над упущенными возможностями, над уходящей юностью, над паршивым отпуском. Ошибайся быстро, прощай быстро, тогда еще успеешь попробовать что-то другое. Это, как ни странно, девиз старости, а не юности. А юность, юность с годами кажется все более очаровательной, любая, даже та, которая сама себя считает уродской. Даже которая и правда уродская. Но юность же, у нее столько сил, столько прав, желания все немедленно разломать, потому что на месте разлома должно сразу вырасти лучшее. И ты хоть и ухмыляешься скептически, но жадно вбираешь в себя чужую юность, чужое детство, потому что даже посидеть рядом с ними – прибавляет сил. Сидеть и любоваться без всякой зависти, без «хорошо бы опять» и «вот бы еще раз». Да нет, нехорошо. Жизнь как акварель – если уже нарисовал что-то, то ничего особенно не отменишь, и не надо бесконечно возюкать по одному и тому же месту. Рисуй рядом, создавай контрасты, добавляй красок туда, куда еще можно. И вот так встаешь утром, морда мятая, недовольная, морщинки там и сям, и веки припухшие, подарок от моей бурятской родни. Разглядываешь себя в зеркале и думаешь – ну что ж, в другой, глубокой, бессильной старости, которая где-то за поворотом, если деменция совсем уж разрушит мою память, смогу по этим морщинкам, как по записной книжке, раз за разом восстанавливать близких и всю свою жизнь. И весь узор останется со мной.